Дышлов не был обескуражен случившимся. Видеозапись находилась в руках Стрижайло, который выберет из нее все, что годится для предвыборного фильма: «Всегда с народом», а лишнее выкинет. В фильм не попадут хулиганствующие нацболы, оскверненный майонезом и томатным соком костюм генсека, ужасная катастрофа, случившаяся на Симферопольском шоссе между Серпуховом и Подольском.

— Провокаторы олигархов!.. Наймиты Кремля!.. Если бы ни телекамера, ни свидетели, я бы кости им переломал!.. — Дышлов грозно шевелил кустистыми бровями, давая понять, что с ним шутки плохи.

Следующая, задуманная Стрижайло поездка намечалась в Тулу, где вторую неделю проходила голодовка «чернобыльцев». Власть лишила их льготных выплат, и больные, доведенные до отчаяния ликвидаторы залегли на матрасах в одном из «домов культуры», обещая умереть от голода по вине бесчестных чиновников.

— Поедем, поддержим мужиков, — настраивался на поездку Дышлов, и его мясистое лицо, умело управляя мимикой, выражало одновременно непримиримое осуждение власти и чувство солидарность с голодающими «чернобыльцами».

Они ехали в Тулу тремя машинами. Впереди комфортабельная «вольво» с душистым прохладным салоном. Сзади тяжеловесный «джип» с верной охраной и телеоператором. И в хвосте машина дезактивации, с фиолетовой мигалкой, красной полосой, начиненная шлангами, пенными препаратами, смывающими растворами, предназначенными для работ в зоне радиоактивного заражения. Все участники поездки были оснащены индивидуальными дозиметрами, а также «счетчиком Гейгера», для замеров радиационного фона.

Дышлов был в приподнятом настроении, чему не мало способствовали прекрасная погода, восхитительные среднерусские дали с дубравами, блеском озер, белыми храмами, а также последние «рейтинги», согласно которым коммунистов поддерживало до тридцати пяти процентов избирателей.

— Мы должны использовать этот момент, — рассуждал он вслух, настраивая Стрижайло на серьезный лад. — Должны оправдать доверие избирателей. Меня принимают везде на «ура». Полные залы. Губернаторы приглашают на закрытые встречи, говорят: «Мы с вами, действуйте». Военные, командующие округов, заверяют: «Мы вас поддержим. Берите власть». Сейчас мы должны сложить все усилия, — коммунисты, патриоты, профсоюзы, мелкий и средний бизнес. Уверен, нам это удастся, — убеждаясь по выражению глаз Стрижайло, что тот вполне проникся серьезностью момента, Дышлов позволил ему немного расслабиться: — Что такое «валенки», знаешь? Это проросшие, поседевшие мужские носки! — Дышлов громко захохотал, вдавливаясь в мягкое кресло, гасившее колыхания плотного сытого тела. — Слушай еще анекдот. На армянском коньячном заводе «Арарат» выпустили три новых марки коньяка. «Ара очень рад», «Ара рад до смерти», «Ара ничему не рад» — захохотал, давая выход обильным жизненным силам, благодушному настроению, предвкушению классовых битв.

Перед въездом в Тулу сделали в лесочке небольшой привал. Дышлов совлек с себя пиджак и брюки, рубаху и трусы. Стоял голый, переминаясь сильными волосатыми ногами, ничуть не стесняясь своей наготы, внушительного инструментария, окруженного обильной рыжей шерстью. С помощью охранников облачался в специальную рубаху, выложенную свинцовой фольгой. Надевал трусы, утяжеленные пластинами свинца, сберегавшими семенники в условиях губительной радиации.

— Давайте-ка выпьем красное «Мукузани», — произнес Дышлов, натягивая штаны и пиджак. — Хорошо выводит из организма нуклиды.

Охранники раскупоривали бутылки грузинского «Мукузани», разливали по фарфоровым пиалам. Все пили красное густое вино, создававшее вокруг каждой живой молекулы розовое зарево, в котором меркли злокозненные частицы.

— Эхо Чернобыля, — печально произнес Дышлов, погружаясь в салон «вольво». Стрижайло, соучаствуя в печальных переживаниях, прикрыл глаза, чтобы в них не обнаружились веселый блеск и едкая ирония. Демоны, притаившиеся в глубинах его души, наставили смышленые мордочки, терпеливо дожидаясь зрелища, которое им приготовил Стрижайло.

В Туле, в Доме культуры арматурного завода, они встретились с голодающими «чернобыльцами». В фойе, на затоптанном полу, у замызганных стен были брошены тюфяки. На скомканных одеялах лежало семь голодающих. Изможденные, больные, страшные, они казались узниками нацистских концлагерей, — костяные черепа, глазища в провалившихся глазницах, неопрятная щетина, из которой выступали заостренные носы и выдавленные скулы. Костлявые пальцы лежали на груди, как выползшие на берег раки. Над головами были приклеены плакатики:

«Не убил Чернобыль, убьет власть». «Дайте деньги на пересадку костного мозга». «Правительство страшней радиации». Один казался плоским, сухим и желтым, как вяленая вобла, — так его иссушила и провялила невидимая радиация. У другого под небритым подбородком раздувался фиолетовый зоб, в котором скопились изотопы, и казалось, больное вздутие было окружено фиолетовым свечением. Третий, белый, как мел, страдал малокровием, в каждом из его кровяных телец торчала крохотная стрелка смертельного попадания, будто из горящего реактора вылетел чудовищный купидон с натянутым луком, рассылал бессчетные послания смертоносной любви. Некоторые из голодающих дремали, другие впали в обморок, третьи тихо бредили, четвертые отрешенно смотрели в потолок с потеками ржавчины, и над ними в тусклом свете люминесцентных ламп витали видения.

Четвертый взорванный блок, как гнилой зуб, светился внутри расплавленной магмой, и в мутном металлическом небе, словно ангел смерти, висел вертолет. Пожарные кидались с брандспойтами на ядовитое пламя и, уже убитые насмерть, продолжали сражаться, и у мертвых пожарных были румяные лица, как после весеннего пляжа. Шахтеры долбили штольню, подбирались под днище реактора, и над их головами, прожигая бетон, медленно опускался огромный пылающий уголь спекшегося урана. Солдаты химзащиты в скафандрах кидались на обломки графита, поддевали лопатой, неслись, что есть мочи к контейнеру, стряхивая гибельный сор. Выходили из реакторной зоны, сдирая скафандр, хлюпающий от горячего пота. Вертолетчики пикировали на зияющий зев, входили в туман радиации, сбрасывали в жерло болванки свинца, которые превращались в блеклый дым, вызывавший рвоту и сиплый кашель. Бульдозеристы сдвигали ковшами сломанные балки и фермы, и светящийся воздух, который они вдыхали, наполнял их прозрачной смертью. В могильники свозили убитых лошадей и коров, сбрасывали мертвые туши. Бетоновозы, вращая миксеры, пятились к краю могильника, заливая убитых животных жидким бетоном. Ночью над станцией качалось ядовитое зарево, сносимое ветром, в лесах шевелилась трава от убегавших жуков, стучали копыта спасавшихся лосей и оленей, кипела река от обезумевших косяков. «Чернобыльцы» лежали на своих тюфяках, и над ними носились тени умерших товарищей.

В фойе, бодрой походкой моряка, упирая в пол расставленные ноги, вошел Дышлов. Его сопровождали охранники, телеоператор и Стрижайло, который молниеносным взором режиссера оценил декорации сцены и действующих на ней актеров. Один из охранников портативным «счетчиком Гейгера» стал измерять фон на стенах, на полу, возле матрасов. Дышлов обходил голодающих, пожимал им руки. Одни сами протягивали худые дрожащие пальцы. У других он брал бессильные ладони, осторожно сжимал, позволяя оператору снимать рукопожатья. У третьих, находящихся в обмороке, заботливо поправлял одеяла.