Я разгладила рукой простынь со стороны, где спал Кристиан. Услышала, как в ванной выключили душ. Дверь открылась, и высунулась голова Кристиана. Торс его был обмотан полотенцем.

– Привет, – сказал он. – Надеюсь, я не разбудил тебя.

– Ну, я… гм… тоже надеюсь.

Кристиан в смущении нахмурился, и я поняла, что мы говорим на разных языках.

– Дай угадаю, – сказала я. – Там, откуда ты приехал, это не означает сделать девушке ребенка?

– Боже правый, нет! Это значит просто разбудить.

Я перекатилась на спину и расхохоталась, и он опустился рядом со мной, причем полотенце угрожающе сползло вниз.

– Но поскольку я разбудил тебя, – сказал он, наклоняясь и целуя меня, – может, я попробую сделать тебе ребенка…

У меня наверняка было несвежее дыхание и волосы спутались, напоминая крысиное гнездо, не говоря уже о вердикте из суда, требующем моего внимания, но я обвила руками шею Кристиана и поцеловала его. В тот же момент зазвонил телефон.

– Проклятье! – пробормотал Кристиан, метнувшись к краю кровати, где лежала его аккуратно сложенная одежда, а сверху сотовый и пейджер. – Это не мой, – сказал он, но я уже успела обмотаться его полотенцем и поспешила в гостиную за своим сотовым.

– Миз Блум? – произнес женский голос. – Это Джун Нилон.

– Джун, – моментально приходя в себя, сказала я. – У вас все в порядке?

– Да, – ответила она, но потом добавила: – Нет. О господи! Не могу ответить на этот вопрос. – Наступила тревожная пауза. – Я не могу принять его, – прошептала Джун.

– Не представляю даже, каким тягостным для вас было это ожидание, – сочувственно произнесла я. – К обеденному перерыву мы точно узнаем, что произойдет дальше.

– Я не могу принять его, – повторила Джун. – Отдайте кому-нибудь другому.

И она повесила трубку, оставив меня с сердцем Шэя.

На утреннюю мессу в понедельник пришли только семь человек, и я был одним из них. Я не совершал богослужение – был мой выходной, так что мессу служил отец Уолтер вместе с дьяконом Полом О’Хёрли. Я, как и остальные, прочитал молитву «Отче наш» и принял участие в обряде приветствия мира, осознавая, что Шэй пропустил эти моменты, когда люди сходятся вместе для прославления Бога. Человек может обрести Его на собственном духовном пути, но в одиночку. Посещение церкви сродни признанию, как в семье, где все знают о твоих недостатках и, несмотря на это, хотят пригласить тебя вновь.

После того как отец Уолтер закончил мессу и попрощался с прихожанами, я еще долго сидел на скамье. Потом побрел к обетным свечам и стал глядеть на колеблющиеся языки пламени.

– Я не рассчитывал сегодня тебя увидеть, с этим вердиктом и прочим, – подходя ко мне, сказал отец Уолтер.

– Да, – откликнулся я. – Может быть, поэтому мне надо было прийти.

Отец Уолтер замялся:

– Послушай, Майки, тебе не удалось никого обмануть.

Я почувствовал, как волосы у меня на загривке встали дыбом.

– Что?

– Не следует смущаться из-за кризиса веры, – сказал отец Уолтер. – Это делает нас человечными.

Я кивнул, но не стал ничего отвечать. У меня не было кризиса веры: просто я думал, что отец Уолтер не более прав в своей вере, чем Шэй.

Отец Уолтер наклонился и зажег свечу:

– Знаешь, как я это себе представляю? Всегда будет существовать что-то плохое. Но удивительное дело: свет каждый раз побеждает тьму. Можно воткнуть свечку в темноту, но невозможно воткнуть тьму в свет.

Мы оба смотрели, как пламя взметнулось вверх за кислородом, а потом загорелось ровным светом.

– Полагаю, мы сами выбираем, остаться нам во тьме или зажечь свечу. А для меня Христос и есть эта свеча, – сказал он.

Я повернулся к нему:

– Но есть ведь не только свечи? Есть еще электрические фонари, флуоресцентные лампы и костры…

– Христос говорит, что другие могут творить чудеса от Его имени, – согласился отец Уолтер. – Я никогда не говорил, что вокруг нас не может быть миллиона точек света. Просто я думаю, что Иисус чиркает спичкой. – Он улыбнулся. – Я не мог понять, почему ты так удивился, когда решил, что Бог появился здесь, Майки. Разве Он здесь не пребывает? – Отец Уолтер зашагал по церковному проходу, а я шел на шаг позади. – У тебя будет время пообедать со мной на следующей неделе? – спросил он.

– Вряд ли, – с улыбкой ответил я. – Буду заниматься похоронами.

Так шутили между собой священники. Нельзя ничего планировать, поскольку твои планы могут быть нарушены жизнью и смертью прихожан.

Но на этот раз я осознал, что это не шутка. Через несколько дней я буду присутствовать на похоронах Шэя.

Отец Уолтер встретился со мной взглядом:

– Удачи тебе, Майкл. Буду молиться за тебя.

Почему-то я вдруг вспомнил, из чего состоит слово «религия» на латыни: re плюс ligere. Я всегда считал, что это переводится как «воссоединять». И только в семинарии я узнал, что правильный перевод – «связывать».

Впрочем, тогда я не видел разницы.

Когда я впервые появился в церкви Святой Екатерины, мне дали задание: принять сердце святого Жана Мари Вианнея, французского священника, умершего в 1859 году в возрасте семидесяти трех лет. Сорок пять лет спустя, когда тело эксгумировали, оказалось, что сердце священника нетленно. Наш приход был выбран в США местом поклонения сердцу. Ожидалось посещение тысяч католиков из северо-восточной части Штатов.

Помню, что был обескуражен, удивляясь, зачем мне пробиваться через полицейские ограждения и блокпосты, если я принял сан священника, чтобы быть ближе к Богу. Я смотрел, как католики вливаются в нашу маленькую церковь, нарушая распорядок мессы и расписание исповедей. Но, заперев двери за последними зеваками, я погружался в созерцание стеклянного футляра с помещенным внутрь органом. Для меня настоящим чудом был ход событий, приведший к нам через океан эту древнюю реликвию для поклонения верующими. Выбор времени – это главное. В конце концов, если бы тело святого не выкопали, то никогда не узнали бы о его сердце и не рассказали бы другим. Чудо становится чудом, если только кто-нибудь его наблюдает и передает историю кому-то еще.

Передо мной в зале суда рядом с Шэем сидела Мэгги, словно аршин проглотила. Пышная грива ее волос была собрана в узел на затылке. У Шэя был подавленный вид, он беспокойно двигал руками и шаркал под столом ногами. Я опустил взгляд на свои колени, где лежал конверт, который передала мне Мэгги. Там был рисунок, оставленный Люцием Дефреном, умершим на выходных. Поверх конверта лежала записка от Мэгги.

Джун отказалась принять сердце. Я еще не сказала Шэю.

Если – что маловероятно – мы выиграем дело, как сообщить Шэю, что мы не сможем дать ему то, к чему он так отчаянно стремится?