Подобные несправедливости, а также бесчинства поляков объединили как тех, кто когда-то был лоялен царю Василию Шуйскому, а потом свел его с трона, так и тех, кто воевал с ним на стороне «царя Дмитрия», не исключая обманутых сторонников призвания королевича Владислава. Даже гетман Сапега, которого уже 14 января 1611 года глава московской Боярской думы князь Федор Иванович Мстиславский известил о выступлении Прокофия Ляпунова, был готов, вопреки просьбам бояр и Александра Госевского, поддержать рязанского воеводу.

Путь к объединению всех антипольских сил открылся после смерти в Калуге «царя Дмитрия». Надо оценить тот внутренний поворот, который приходилось делать служилым людям. Бывшие «тушинцы» должны были теперь сражаться в одних полках со сторонниками свергнутого царя Василия Шуйского, забыв прежние политические счеты.

Но для превращения общего настроения протеста против польско-литовских сил в Московском государстве в народное движение требовались сильная идея и умелые вожди. Главной идеей, способной воодушевить массы, оставалась защита православной веры, и вполне естественно, что духовным вдохновителем так называемого Первого ополчения стал патриарх Гермоген [428]. Условием же защиты православной веры оказывалось теперь избрание следующим царем непременно кого-либо «из своих прироженных бояр, кого всесилный предержитель Бог изволит и Пречистая Богородица». Так писал патриарх Гермоген. О его письмах в Великий Новгород, Псков, Казань, Нижний Новгород, Вологду, Ярославль, в северские города и в Рязань с призывом «съезжатися к Москве ратным воинским людем и стояти и промышляти единомышленно на литовских людей» упоминал в марте 1611 года игумен Соловецкого монастыря Антоний в листе, отправленном к шведскому королю Карлу IX. По словам игумена Антония, собравшиеся в поход на Москву люди «иных земель иноверцов никого не хотят» [429]. И позднее Авраамий Палицын назвал поднявшееся движение «соединением православных христиан», а князь Семен Шаховской писал, что «воинстии люди… придоша на неправедных римлян», то есть католиков [430].

Во главе движения встал думный дворянин и рязанский воевода Прокофий Петрович Ляпунов. Он оставил яркий след в истории Смуты, успев пройти путь от противника царя Василия Шуйского до его последовательного сторонника. Потом Ляпунов «здоровствовал» на царство князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, а после внезапной гибели молодого боярина и воеводы пытался организовать общее выступление врагов царя Василия Шуйского. Прокофий Ляпунов часто действовал под влиянием порыва, был искренен в проявлении своих симпатий и антипатий, что нередко приводило его к крайним решениям. Так, он не только присягнул королевичу Владиславу, но буквально завалил Москву рязанским хлебом, что должно было упрочить экономическое положение нового правительства. Ляпунов привел к повиновению королевичу Владиславу не только Переславль-Рязанский, но и другие рязанские города, в частности Пронск, державшийся стороны «царя Дмитрия» [431]. Тем сильнее было его отторжение от идеи призвания иноземного королевича, когда выяснилось, что московский гарнизон занят собственным обогащением и грабежами, а не успокоением государства. Главное же, оказалось, что вместо перешедшего в православие королевича (как думали, когда присягали Владиславу) в Московском государстве намеревается воцариться государь-католик Сигизмунд III. С гибелью калужского Вора наступил звездный час рязанского воеводы, увидевшего новую возможность объединения земских сил – но теперь уже не против слабого царя, каким был Шуйский, и не вокруг самозваного царя, каким был Дмитрий, но для защиты православия и избрания своего царя из «прироженных бояр».

В январе-феврале 1611 года была организована агитационная переписка между городами, центром которой стала Рязань. Отсюда от воеводы Прокофия Ляпунова шли горячие призывы к объединению в Нижний Новгород, Ярославль, Владимир и другие города. Далее эти письма расходились повсюду, достигая самых отдаленных городов и волостей Московского государства – Поморья, Вятки и Сибири. В поход на Москву звали всех, кто готов был выступить против короля Сигизмунда III и сидевшего в столице польско-литовского гарнизона. Даже войско гетмана Яна Сапеги, стоявшее в Перемышле, со второй половины января 1611 года тоже участвовало в переговорах (к Сапеге обращались со всех сторон – и из Москвы, и от короля Сигизмунда III) [432]. Прокофий Ляпунов послал к гетману Сапеге своего племянника, чтобы «такие великие люди» не остались «за хребтом» у войска, собиравшегося в поход на Москву. Однако все, что удалось тогда сделать рязанскому воеводе, так это добиться нейтралитета сапежинцев. Это очень помогло в переговорах по созданию Первого ополчения с бывшими «боярами» «царя Дмитрия» князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким в Калуге и Иваном Мартыновичем Заруцким в Туле. Вместе с главным воеводой ополчения Прокофием Ляпуновым они со временем составили своеобразный триумвират, управлявший земскими силами.

В Калуге в этот момент встретились двоюродные братья бояре Трубецкие, один из них – князь Юрий Никитич представлял столичную Боярскую думу и должен был привести город к присяге королевичу Владиславу, другой – князь Дмитрий Тимофеевич стоял во главе бывшей «воровской» Думы и не определившихся русских сторонников самозванца. Боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой в итоге вынудил своего братца бежать из города «к Москве» и встал во главе объединенных калужских сил.

Казачий предводитель Иван Мартынович Заруцкий ушел со своими донцами в Тулу тогда, когда в Калуге еще не сделали окончательного выбора, кому присягать после смерти «царя Дмитрия». Раскол в войске самозванца привел к тому, что сторонникам королевича Владислава и сына Марины Мнишек было опасно находиться рядом. Скорее всего, Заруцкий и намеревался избежать возможных конфликтов. Если верно, что Марина Мнишек с сыном находилась под охраной казаков, то она тоже должна была уехать из присягавшей королевичу Владиславу Калуги в Тулу. А. Гиршберг ссылался на некое известие, полученное в королевском лагере под Смоленском, что прибыл тогда «Ляпунов с несколькими сотнями человек в Калугу и взял к себе этого царевича (сына Марины. – В. К.)» [433]. Однако русские источники ни о чем подобном не сообщают, хотя они едва ли могли пройти мимо такого примечательного события, как личные переговоры будущих руководителей земского ополчения Прокофия Ляпунова и князя Дмитрия Трубецкого. Кроме того, возникают вопросы: почему Прокофий Ляпунов не оставил «царевича» Ивана в Переелавле-Рязанском и как могла Марина Мнишек расстаться с сыном? Почему казаки, под охраной которых находилась «царица», согласились на это? Кажется, нет оснований говорить, что Марина Мнишек и «царевич» Иван стали пленниками. Казаки, поддерживавшие кандидатуру «царевича» Ивана Дмитриевича, должны были выказывать уважение и по отношению к «царице». Правда, вряд ли это было именно то, чего хотела сама Марина Мнишек, мечтавшая о воцарении в Москве. Но она, захваченная новыми материнскими чувствами, могла на это просто не обращать внимания.