Неделю спустя после гибели «царя Дмитрия», 18 (28) декабря 1610 года, о случившемся под Калугой стало известно в королевском лагере. Именно запись в дневнике похода короля Сигизмунда III под Смоленск принято считать «канонической», хотя дата убийства Петром Урусовым Лжедмитрия II смещена в ней на один день – 12 (22) декабря. По сведениям королевского информатора, самозванец праздновал в этот день получение какого-то радостного известия из Пскова и поимку «немалого числа пахоликов из королевского войска, пойманных изгоном»: «После обеда он отправился верхом на прогулку, по направлению к столице…» Так начинается запись в дневнике, показывающая, что составитель донесения королю не очень знаком с калужской топографией в отличие от романовских татар Чорныша Екбеева и Яна Гурчеева, точно обозначивших место последней охоты «царя Дмитрия». Дальше описывается предсмертный лукуллов пир: «Самозванец приказал везти за ним двое саней, разных напитков, разного рода медов, водки, которыми он угощал в поле бояр и лучших татар, в особенности вышесказанного Урусова, потому что ему особенно посчастливилось во время того изгона». Как видим, составитель записи намеренно ведет к тому, что убийство самозваного «царя» произошло не без связи с захватом королевских пахоликов. «Самозванец был в поле в хорошем расположении духа. Подле его саней пускали зайцев, травили их, напивались. Урусов задумал со своими единомышленниками иного рода охоту, именно заговор. Среди этого шума он прежде всего направил несколько десятков татар на русских бояр, а сам с другими кинулся на государя, они схватили лошадей и возницу и убили самозванца, сидевшего в санях. Прежде всего один, пролетая на коне, отрубил ему левое плечо вместе с рукой, потом другие, соскочив с коней, страшно изрубили его и сейчас же сорвали с него одежду. Они изрубили немало и русских… Тело убитого лежало в санях в поле, пока за ним не приехали из города». В донесении шла речь и о Марине Мнишек: «Когда об этом известили государыню, то она выбежала из крепости в самый город навстречу покойному, с которого татары сорвали даже рубашку, рвала на себе волосы и вопияла, чтобы и ее также убили, что она не хочет жить без своего друга. Затем ее и тело покойника ввели в крепость» [408].

При всей яркости и убедительности этого рассказа некоторые детали не позволяют полностью принять его на веру. Какой бы шок ни переживала Марина Мнишек, но «царице», всего через месяц после этого родившей сына, трудно было бы бежать из крепости в город. Представить же ее появление на улицах Калуги в толпе простоволосой, по-бабьи орущей о своем горе – это не про русскую «царицу» и, тем более, не про дочь Мнишков и Тарло. Автор донесения многого не знает, в том числе и того, что в «царицыной» свите уже не оставалось поляков, они давно были заменены немцами. Но королю пишут: «Жена покойного и бывшие при ней поляки остались целы». Их защита приписана действиям «старшего воеводы» князя Григория Петровича Шаховского, больше думавшего в тот момент о собственном спасении. С другой стороны, Марину Мнишек сразу же взяли под охрану донские казаки, подчинявшиеся Ивану Заруцкому. В том же донесении королю сообщалось, что «только одни донцы, которых там 1500, заявили, что останутся при царице» [409]. Вообще кажется, что автор донесения королю вдохновлялся больше литературными образцами, нежели подлинными событиями.

Свой рассказ о событиях в Калуге оставил и Конрад Буссов. В «Московской хронике» он вспоминал и об убийстве Дмитрия, и о несчастной судьбе «царицы» Марины Мнишек, которой он явно симпатизировал после спасения ею «немцев» от расправы. Знает Буссов и о том, что Петр Урусов отрубил самозванцу голову (таков был своеобразный юмор разбойника, якобы крикнувшего в момент убийства самозванца: «Вот теперь я и возложил на тебя ту самую наследственную корону, которая тебе подобает!»), и о том, что «князья, бояре, казаки и местные жители отправились за город, осмотрели место охоты, нашли своего царя, разрубленного надвое и лежащего в одной только рубашке, положили его обратно в сани и отвезли в кремль к царице». Рассказ его, педантичный и точный в страшных деталях, вызывает особое доверие: «Там его (Дмитрия. – В. К.) чистенько вымыли, отнесли в зал, приложили голову снова к туловищу, и каждый, кто хотел, мог прийти и посмотреть на него. Через несколько дней он был похоронен по московитскому обряду в кремлевской церкви в Калуге».

Немецкий хронист единственный нашел слова сочувствия для Марины Мнишек: «Каким печальным и грустным днем этот день 11 декабря был для благочестивой царицы Марины Юрьевны, легко себе представить, так как оба ее супруга на протяжении всего только нескольких лет один за другим так плачевно были умерщвлены: Димитрий I – 17 мая 1606 года в Москве, а Димитрий II – здесь в Калуге 11 декабря 1610 года, когда она была на последних месяцах беременности. Вскоре после этого она родила сына, которого русские вельможи с ее дозволения и согласия взяли у нее и обещали воспитать его в тайне, чтобы он не был убит преследователями, а если Бог дарует ему жизнь, стал бы в будущем государем на Руси. Ее же, царицу, в то время содержали и почитали по-царски» [410].

Автор донесения королю Сигизмунду III сообщил и о приходе 16 (26) декабря к Калуге гетмана Яна Сапеги «с половиною своего войска». В дневнике королевского похода записали, что гетман хотел «среди этого замешательства овладеть крепостию и городом на имя короля» [411]. Однако гораздо больше доверия вызывает дневник, который вели секретари самого Яна Сапеги. Известие о гибели «царя Дмитрия» дошло до гетмана в самый праздник католического Рождества Христова. Гетману пришлось бросить все рождественские трапезы и спешно выступить к Калуге, у стен которой он действительно оказался уже на следующий день, 16 (26) декабря, и сразу же обратился с посланием к «царице, боярам и миру». Несколько дней продолжалось «стояние» гетмана под стенами Калуги, пока там решали, что делать дальше. Авторы «Дневника Яна Сапеги» сохранили записи о подъезде к городу для переговоров полковников Иосифа Будило, Януша Тышкевича и самого гетмана. Но хотя переговоры продолжались в течение трех дней, 17-19 (27-29) декабря, ни о чем с калужанами договориться не удалось [412].

«Царица», что бы о ней ни говорили, не потеряла в тот момент самообладания и даже придумала, как известить гетмана Яна Сапегу о том, что происходит в Калуге. Она послала ему тайную записку, скрытую в свече. Записка эта содержала мольбу о помощи. «Освободите, освободите ради Бога! – взывала Марина к гетману. – Мне осталось жить всего две недели! Вы пользуетесь доброй славой: сделайте и это! Спасите меня, спасите! Бог будет вам вечной наградой» [413].