Доктор непрерывно бормотал что-то, но глаза его, хоть и устремленные в одну точку, были открыты. И вдруг в них появился смутный неуверенный проблеск сознания. Тень какого-то движения прошла по его губам, всего лишь тень, почти ничего, но в этом ничто мелькнул намек на улыбку. Его бормотанье стало членораздельным.

— Вы не очень-то гордитесь… дорогой мой… вашей Анной… — он слегка задохнулся, — я подкупил ее, — его голос слабо затрепетал, в нем прозвучало какое-то подобие смеха, — пятидесятидолларовой бумажкой, которую я всегда носил в ботинке, — последовало недолгое молчание. — Но тем не менее, да благословит вас Бог, дорогой мой.

Теперь, когда последнее слово осталось за ним, Фиске казался счастливее. Он закрыл глаза. Когда взошло солнце и вдруг залило их светом, они увидели, что доктор мертв. Вернувшись на корму, отец Чисхолм наблюдал, как миссис Фиске складывала руки покойника. Испытывая головокружение, он посмотрел на свои руки. Тыльные стороны обоих запястий были покрыты какими-то странными выпуклыми красными пятнами. Когда Фрэнсис потрогал их, то почувствовал, что они перекатываются у него под кожей, как крупные дробинки. Он подумал, что во время сна его искусало какое-то насекомое.

Позднее сквозь поднимающийся утренний туман отец Чисхолм увидел в отдалении, вниз по реке плоскодонки рыбаков, которые ловили рыбу большими бакланами. Он закрыл воспаленные глаза.

А сампан в золотистой дымке плыл и плыл по течению, приближаясь к ним.

13

Шесть месяцев спустя, как-то днем, два новых священника- миссионера, отец Стивен Манси и отец Джером Крейг, сидя за кофе и сигаретами, серьезно обсуждали свои планы.

— Все должно быть сделано безупречно. Слава Богу, погода, кажется, хорошая.

— Да, погода установилась, — кивнул ему отец Джером. — Какое счастье, что у нас есть оркестр.

Они были молоды, полны жизни и обладали громадной верой в себя и в Бога.

Отец Манси, американский священник, получил медицинскую степень в Балтиморе. Из них двоих он был немного выше, прекрасный экземпляр человека шести футов ростом, но зато плечи отца Крейга обеспечили ему место в боксерской команде Холлиуэлла. Хотя Крейг был англичанином, но в его характере был приятный оттенок американской энергичности, так как он два года проучился на подготовительных курсах при колледже святого Михаила в Сан-Франциско. Здесь-то он и встретился с отцом Манси. Они оба инстинктивно потянулись друг к другу и скоро стали просто "Стивом" и "Джерри" друг для друга за исключением, конечно, тех случаев, когда внезапная вспышка чувства собственного достоинства побуждала их принимать более формальный тон: "Эй, Джерри, старина, вы сегодня днем будете играть в баскетбол?"

— Да, кстати, отец, когда вы завтра служите мессу? То, что они были вместе посланы в Байтань, скрепило их дружбу печатью общего дела.

— Я попросил мать Мерси Марию заглянуть к нам. — отец Стив налил себе свежего кофе, — просто для того, чтобы обсудить последние штрихи. Она такая веселая и любезная и будет большой подмогой для нас.

Он был чисто выбрит, мужествен, на два года старше Крейга, считался старшим в их товариществе.

— Да, она грандиозная личность. Честно, Стив, мы разовьем тут такую деятельность, когда останемся одни!

— Тшшш… Не говори так громко, — предостерег отец Стив. — Старик вовсе не так глух, как можно было бы подумать.

— Ну, он и тип! — грубоватые черты отца Джерри смягчились улыбкой при воспоминании. — Я знаю, конечно, что это ты его вытащил. Но в его возрасте перенести сломанную ногу, раздробленную челюсть, да еще и оспу в придачу… это, знаешь ли, говорит кое-что о его мужестве.

— Но он все-таки страшно слаб, — сказал Манси серьезно. — Это его совсем доконало. Я только надеюсь, что долгое путешествие домой пойдет ему на пользу.

— Забавный старый гриб… Простите, отец, я хотел сказать чудак. Помнишь, когда он был так болен, а миссис Фиске перед отъездом домой прислала ему свою кровать с пологом на четырех столбиках? Какого труда нам стоило уложить его в эту кровать? Помнишь, как он все твердил: "Как я могу отдыхать, если мне так удобно?" — Джерри засмеялся.

— А в тот раз, когда он запустил в голову матери Мерси Марии крепким бульоном? — отец Стив подавил смешок.

— Нет, нет, отец, мы не должны давать волю своим языкам. В конце концов, он не так уж плох, надо только найти правильный подход к нему. Всякий немного свихнется, пробыв здесь в одиночестве больше тридцати лет. Слава Богу, что нас здесь двое. Войдите.

Вошла мать Мерси Мария, улыбающаяся, краснощекая, с веселыми дружелюбными глазами. Она была счастлива со своими новыми священниками, которых она инстинктивно считала маленькими мальчиками. Она будет лелеять их и ухаживать за ними по- матерински. И миссии пойдет на пользу приток молодой крови. Так приятно будет сдавать в стирку и чинить настоящее, приличное, плотное белье, какое подобает носить священникам.

— Добрый день, преподобная мать. Не соблазнитесь ли вы выпить чашечку бодрящего, но не опьяняющего напитка? Отлично. Два куска? О! Нам придется поприжать вас Великим постом, раз вы такая сластена. Ну, а теперь поговорим о проводах отца Чисхолма.

И они добрых полчаса обсуждали очень серьезно и по-дружески завтрашнюю прощальную церемонию. Потом мать Мерси Мария навострила уши. Выражение ее лица стало еще более матерински- покровительственным. Напряженно прислушиваясь, она озабоченно прищелкнула языком.

— Вы слышите его? Я не слышу. Боже мой, я уверена, что он удрал куда-нибудь потихоньку, — она встала. — Извините меня, отцы. Я должна узнать, что он затеял. Если он уйдет и промочит ноги, то все испортит.

Опираясь на свой старый закрытый зонтик, отец Чисхолм совершал последнее паломничество по миссии святого Андрея. Легкое напряжение утомило его чрезвычайно. Внутренне вздохнув, он понял, каким никудышным стал после своей долгой болезни. Теперь он был стариком. Эта мысль потрясла его — ведь в душе Фрэнсис чувствовал себя совершенно неизменившимся. И вот завтра он должен покинуть Байтань. Невероятно! А ведь он твердо решил сложить свои старые кости в саду миссии рядом с Уилли Таллохом. Ему снова пришли в голову отдельные фразы из письма епископа: "…ты уже не годишься для этого… очень озабочен твоим здоровьем, очень высоко ценю твои труды на миссионерском поприще, но пора уже положить им конец…"

Ну, что ж… Да будет воля Господня!

Теперь отец Чисхолм стоял в маленьком церковном дворе, и на него потоком нахлынули нежные призрачные воспоминания…

Вот перед ним деревянные кресты — крест Уилли, сестры Клотильды, садовника Фу, еще с дюжину крестов, каждый из них отмечает начало и конец, каждый является вехой их совместного странствия. Он покачал головой, как старая лошадь, которую на залитом солнцем лугу с жужжанием облепили слепни: нет, он не должен предаваться воспоминаниям. Его взгляд остановился на новом пастбище, видном через низкую стену. Там Джошуа объезжал своего чалого пони, а четверо младших братьев восторженно смотрели на него. Иосиф тоже был неподалеку. Толстый, благодушный, уже сорокапятилетний, он присматривал за остальными детьми (всего их было у него девятеро), возвращавшимися с прогулки, и медленно толкал плетеную детскую коляску к привратницкой. Священник чуть улыбнулся при мысли, что более яркого примера порабощения мужчины, пожалуй, не найти. Он совершил большое турне по миссии, стараясь остаться незамеченным, так как предвидел, что предстоит ему завтра. Школа, спальня, столовая, мастерские для плетения сетей и циновок, маленькая пристройка, где в прошлом году начали обучать слепых детей делать корзины. Ну что ж… к чему продолжать этот скудный перечень? Когда-то давно ему казалось, что он сделал кое- что. Теперь, отдавшись охватившему его чувству тихой грусти, он считал это ничем.