напомнили Гаору Сторрамовский «ящик», не будь помянут, что место за рулём вместо отдыха даже радовало. Хотя ночь выдалась… скажем так, не самая простая, а кое-чем и весьма приятная.

Озёрного Хозяина благодарили все вместе в самую полночь под круглой и кажущейся очень большой луной, поэтому заодно и Ночной Хозяйке воздали должное, чтоб ни мужская, ни женская силы не пострадали от неуважения: обидчива Мать-Луна. И ревнива.

Гаор тряхнул головой, прогоняя не столько сон, сколько воспоминания, и покосился на сидящего рядом Гарда. Ишь как «хозяйчика» распирает вопросами, как ему хочется узнать, что там и как там рабы ночью на озёрных островах делали. Ну так, обойдёшься, салажонок, закрыто это для голозадых, даже Тихоню не до всего допустили, но того, правда, по возрасту окоротили, потому как и в силу не вошёл, и «галчонок», и не полностью вернулся.

Гард, заметив взгляд Рыжего, поёрзал, осторожно поглядел на отца. Вроде спит. Но… когда он ночью схватился было бежать вслед за Тихоней и остальными рабами на берег, отец очень жёстко «командирским» тоном скомандовал:

— Стой!

— Отец…

— Ты там не нужен. И тебе там не нужно. Ложись и спи!

Отец говорил рублеными фразами, исключавшими не только спор, но и вопросы. И он подчинился, а, когда он уже разделся и залез в свой мешок, отец, сидя на своём, закурил и уже негромко, другим, более мягким тоном, как бы объясняя, повторил:

— Тебе там не нужно, — и после двух затяжек добавил: — И опасно. Спи. Ты спал, ничего не видел, не слышал и не знаешь. Спи.

Он послушно закрыл глаза и действительно заснул под еле доносящееся с озера протяжное многоголосое пение. А утром… утром было не до расспросов в суете последних хлопот и отправки. Вот он и постарался сесть в кабину между отцом и Рыжим, чтобы, когда отец заснёт, раскрутить Рыжего на объяснения или, ну хотя бы, на намёки. Попробовать, что ли…

— Рыжий…

В ответ неопределённое, но не сердитое хмыканье. А… ну да, там вон поворот крутой просматривается, не до разговора сейчас, ну, это долей на три-пять, подождём… ага, прошли, дальше по прямому и ровному, можно и поболтать.

— А вот ночью…?

Он специально не договорил, чтобы Рыжий закончил фразу за него и тем самым перешёл к рассказу, а в ответ неожиданно и очень искренне:

— А что, ночью что-то было?

Рыжий даже от дороги отвернулся и посмотрел на Гарда такими честными глазами, что тот задохнулся от негодования. А Гаор, уже откровенно насмешничая, продолжил:

— Надо же, самое интересное я, значит, проспал.

Негромко и коротко, не открывая глаз, рассмеялся Коррант и спросил:

— Хорошо поспал, Рыжий?

— Лучше всех, хозяин, — весело ответил Гаор.

Теперь смеялись оба, и Гард понял, что ничего у него с расспросами не получится: ведь наверняка Рыжий и Тихоне запретил говорить, а Тихоня Рыжего боится и никогда против его приказа не пойдёт. Вот тоже… как там в книге, да, вот: «тварь дрожащая», всего-то он боится, от всех шарахается, без приказа не вдохнёт, не выдохнет, даже Трёпку с оглядкой тискает, хотя та никому, кроме него, не нужна.

Тихоня спокойно спал в сооружённом для него тесном даже не закутке, а… а в узком и точно под его рост пространстве между мешками, и теснота совсем не тяготила его, а запах от заполнявшей мешки подсушенной рыбы был даже приятен, напоминая о необыкновенных днях и восхитительной, чего там, ночи. Да, конечно, он понимал, что кое-что от него скрыли, но не обижался, потому как честно сказали, что молод он ещё для такого. Так ведь и в Храме есть молитвы и обряды для всех, а есть и только для храмовников, а что круглый заросший густым лесом дальний остров — это местный, нашенский, как обмолвились, храм, он сразу и до объяснения понял, нет, почувствовал, да и остального ему вполне хватило, хоть и, как любил приговаривать один из его давних, ещё из самых первых, хозяев, «концептуально ничего нового в этом процессе не существует», но вот ощущались эти… нет, не действия, а действа именно новыми, и не просто тем, что обыденно называется, почему-то не хотелось даже про себя в полусне произносить те слова, а, да, именно обрядом, церемонией приобщения… к чему? К чёрной ночной воде и широкой серебряной полосе лунной дорожки, шелесту листвы и плеску рыбы, крикам ночных птиц и сливающимся с этими звуками пением, когда казалось, что это сама земля пела, и вода, и луна, круглая и белая, и действительно чем-то похожая на женское лицо, не доброе, а… правильно, благосклонное. И холодок влажной от росы травы, и тепло от прогревшейся за день под солнцем земли, и шёпоты, вздохи и смешки рядом и вдалеке… И… и… Тут всё моё, и я отсюда родом… нет, мы, мы отсюда родом… из этой воды, из этой земли, из этого лунного света… нет, ритм нарушен, без рифмы можно и обойтись, есть и такой стиль, а вот ритм обязателен…

Тихоня улыбнулся, не открывая глаз, потёрся щекой о мешок, вдыхая волшебный, да что там, пьянящий запах… Всё хорошо, и лучше не бывает. И не надо…

Дорога вползала на холм против солнца, и возникший впереди на вершине силуэт машины — армейской «коробочки» — показался чёрным. Гаор невольно вздрогнул и напрягся. Спецура?!

Коррант не шевельнулся, только еле слышно приказал сыну:

— Закрой глаза, — и пояснил: — Ты спишь.

Гард, ничего не понимая, подчинился.

Две машины стремительно сблизились и… и разъехались, чиркнув бортами по придорожным кустам.

И оба — раб и хозяин — одновременно выдохнули с одинаковым облегчением.

— Тоже за рыбой… — с неопределённой интонацией хмыкнул Гаор.

— А больше им ничего там не дадут, — так же непонятно, осуждая или одобряя, ответил Коррант.

И оба молча вспомнили слышанные у костров обмолвки и намёки, что новый управляющий сумел поставить себя так, что помимо него не то что рыбёшка, чешуйка рыбная не уйдёт, и что дальше КПП без его слова, как в старой песне поётся, «ни пешему, ни конному, ни оружному» шагу не сделать. Как и о том случае, когда решили такие… «ухари в беретах» рвануть в объезд КПП, самовольно то ли половить, то ли даже поглушить рыбу… и ни хрена! Сразу влетели в отводной полузаросший канал и завязли, чуть ли не совсем, ну, с крышей, поволокло их на топь, нет, конечно, набежали, вытащили, управляющий им потом, говорят, штраф выписал и по инстанции отправил, а что уж там решили… не наше дело,