Над столом повисло глубокомысленное молчание. Пламя свечи затрепетало, когда де Шальяк листал первый раздел рукописи — семь страниц, уже исписанных изящным почерком Алехандро. В конце этого раздела обнаружилась картинка, выполненная в прекрасных мягких тонах и покрытая золотой краской. Однако само изображение вызывало неприятное чувство: во рту отвратительной змеи исчезала дева, чье крошечное нарисованное лицо, искаженное болью и ужасом, казалось живым.

— Коллега, — обратился де Шальяк к Алехандро, — что написано под этим рисунком?

Алехандро закончил переводить эту страницу, но текстом под картинкой пренебрег. Он пробежал взглядом по надписи на иврите.

— Одно-два слова понятны, — ответил он, — однако остальное требует более внимательного изучения. Чтобы перевести всю надпись, я должен поработать над ней.

— Сколько времени?

— Чтобы перевести только эту строчку? Часа два, возможно. Но какой в этом смысл, раз пока расшифрован только один раздел из трех и в каждом оставшемся есть свои рисунки? — Алехандро пролистал страницы второго раздела, в конце которого было изображение той же змеи, пришпиленной к кресту. — Что, к примеру, означает вот это?

— Не знаю, — благоговейно ответил Фламель, перекрестился, сложил ладони вместе и быстро пробормотал молитву. — В нужное время Бог в Своей мудрости откроет нам это. — Он перевел на Алехандро взгляд и добавил проникновенно: — И, уверен, Бог избрал Своим орудием вас. Вот почему это сокровище и попало вам в руки.

— Слава Господу! — воскликнул де Шальяк. — Это огромная честь, коллега, поистине величайшая честь.

«Растолковывать слова древнего еврея, чтобы христиане могли использовать содержащуюся в них мудрость против самих же евреев? Сомнительная честь, тяжкая ноша! Змея на кресте — это я, — размышлял Алехандро. — Мне уготована участь стать предателем собственного народа.

Однако если не я, то кто? И если эту работу будет делать кто-то другой, я утрачу всякую надежду на то, чтобы контролировать дальнейшую судьбу этих откровений. Можно поступить иначе… переводя, исказить смысл одного, двух, десяти слов, так что ни одна формула не будет срабатывать… до тех пор, пока книга не попадет в руки другого еврея, который исправит ошибки».

Глаза Фламеля блестели от возбуждения.

— Не могли бы вы хотя бы примерно прикинуть, сколько времени у вас уйдет на завершение всей работы?

— Две недели, возможно, или больше, смотря как пойдет дело.

В первый момент Фламель выглядел разочарованным, но потом его лицо прояснилось.

— Я много лет ждал, пока будет найдено это сокровище, как-нибудь потерплю еще немного. — Его лицо приняло торжественно-серьезное выражение. — Я использую это время для подготовки, чтобы предстать перед Господом в качестве творца — если Он пожелает принять меня как такового. Начну молиться сегодня же вечером.

Возможно, это было самое длинное и подробное письмо Марселя. Дочитав до конца, Карл Наваррский долго сидел перед огнем и обдумывал его содержание. Период неопределенности закончился — Париж принял решение, где начать мятеж. На протяжении последующих нескольких недель Карл соберет своих людей, экипирует их, как сможет, и постарается добиться того, чтобы они вели себя как воины, а не как мерзкий, трусливый сброд, каким являются. Карл снова перечитал письмо, стараясь запомнить все самое важное, и бросил его в камин. Пергамент зашипел и съежился, испуская зловонный запах.

— Марсель думает, что лучше собраться в Компьене, — сказал он барону де Куси. — Так мы и сделаем.

— Графиня Элизабет просит вас прийти, — заявил Чосер. — Она чувствует необъяснимую слабость.

Де Шальяк тяжело вздохнул.

— Я приеду в течение часа.

— Она хотела бы видеть также доктора Эрнандеса.

— Боюсь, сейчас он слишком занят переводом.

— Это известие огорчит графиню, сэр. Но если нельзя, то нельзя, что же поделаешь? — Чосер достал из кармана плаща запечатанный пергамент. — Не будете ли так добры передать эту записку доброму лекарю? Здесь описаны симптомы болезни графини. Вы сможете обсудить их с ним до того, как отправитесь в путь. Его соображения помогут вам составить мнение о таинственном недомогании графини.

— Хорошо, — ответил де Шальяк, принимая пергамент. — Я немедленно передам ему записку.

И, едва Чосер ушел, он пошел в библиотеку и взломал восковую печать.

— Видите? Я говорил, что так и будет. Теперь эти слезливые англичане станут требовать нашего присутствия каждый день — чтобы лечить их выдуманные болезни. И у вас не останется времени для работы.

Алехандро прочитал записку, поднял взгляд на де Шальяка и улыбнулся.

— Работа подождет. — Он бережно закрыл книгу Авраама. — Эта рукопись будет существовать еще долго после того, как и графиня, и вы, и я обратимся в прах. И, честно говоря, симптомы болезни графини не кажутся мне выдуманными. Графиня описывает, и, должен заметить, исключительно образно, бледность, слабость, отсутствие аппетита, учащенное дыхание, общее ощущение подавленности — все это симптомы болезни под названием «любовное томление».

— С каких это пор любовь считается болезнью?

— Она всегда была болезнью, де Шальяк. Правда, болезнью не столько тела и разума, сколько души, хотя она и проявляется в форме слабости, общего расстройства тела и смятения ума. Неужели вы никогда не испытывали на собственном опыте, что такое любовь?

— Не до такого состояния, когда тело полностью подчиняется ее воле.

Алехандро цинично улыбнулся.

— Жаль. Неплохо бы предъявлять всем лекарям требование, чтобы они влюблялись хотя бы раз в жизни. Тогда они смогут отличить симптомы этой болезни от более опасных.

— Это тоже опасный недуг, и мудрые люди избегают его, — с усмешкой сказал де Шальяк.

— Только те, кому незнакома его сладость. Однако мы можем без конца обсуждать этот вопрос, так и не придя к согласию. Факт в том, что по какой-то причине этот недуг тяжелее протекает у женщин, чем у мужчин. Объясните это графине.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не верю ни одному ее слову.

— Ох, коллега, так нельзя… будьте добры к ней. Если в вас нет такого рода доброты, тогда вы не столь выдающий доктор, каким я считал вас. Тот всегда имеет сострадание к более слабому, чем он сам; в особенности если речь идет о леди.

— Вам меня не убедить.

— Тогда мне придется оставить свою работу и поехать с вами, иначе она просто снова пошлет за мной, не удовлетворившись вашим «лечением». Вы скажете графине, что единственное лечение от ее недуга — это покой, и назавтра последуют те же жалобы.

Страшно недовольный, де Шальяк тем не менее в конце концов согласился.

— Ладно, поехали. Давайте побыстрее разделаемся с этим.