Татьяна в ужасе выпустила шляпу из рук и поплелась дальше. На обратном пути, чтобы не проходить мимо трупа, она решила пойти по улице Жуковского. Начался налет, но она уже ни на что не обращала внимания, тем более что в убежище легко могли отобрать хлеб. Что она сможет поделать одна против толпы?

Она ниже надвинула на лоб каску Александра и упрямо продолжала шагать.

Когда же рассказала родным о том, что видела на улице мертвеца, те остались равнодушны.

– А вот я видела посреди улицы дохлую лошадь, – объявила Марина, – и люди отрезали от нее куски. Каждый старался урвать побольше. Я тоже подошла, но мне не досталось.

Лицо мужчины, походка, дурацкая шляпа никак не могли выветриться из памяти Татьяны. Стоило закрыть глаза, как утреннее происшествие с новой силой всплывало в мозгу. Татьяна сталкивалась со смертью и раньше: Луга, гибель отца и Паши… Почему же все время думает об этом бессильно шаркающем по тротуару человеке?

Наверное, потому, что он умер на ходу, и хотя шел медленнее, чем Татьяна, но ненамного.

6

– Сколько банок тушенки осталось? – спросила мама.

– Одна, – вздохнула Татьяна.

– Не может быть.

– Мама, мы едим тушенку каждый вечер.

– Но этого не может быть, – повторила мама. – Всего несколько дней назад у нас было десять.

– Да, дней девять назад.

На следующий день мама снова подступила к Татьяне:

– А мука? Мука у нас есть?

– Да, с килограмм. Я пеку блинчики на ужин.

– Теперь это называется «блинчики»? – фыркнула Даша. – Мука с водой!

– Так оно и есть. Александр называет их «галетами».

– Неужели не можешь испечь хлеб вместо идиотских блинчиков? – потребовала мать.

– Хлеб? Но из чего? Ни молока, ни дрожжей, ни масла. И уж, конечно, ни одного яйца.

– Смешай муку с водой. Сухого молока не осталось?

– Три столовые ложки.

– Положи в тесто и добавь сахара.

– Как скажешь, мама.

Татьяна испекла на ужин лепешки с последним молоком и сахаром. К ним полагалась оставшаяся банка тушенки. Было тридцать первое октября.

– Что они кладут в этот хлеб? – возмутилась Татьяна, отламывая кусочек черной корки и заглядывая внутрь. – Что это?

Они дотянули до начала ноября. Бабушка лежала на диване. Марина и мама уже ушли. Татьяна рассуждала, пытаясь растянуть свою порцию. Идти в больницу не хотелось.

Даша безразлично пожала плечами:

– Кто знает? И какая разница? Он вкусный?

– Омерзительный.

– Все равно ешь. Или ждешь, что дадут белого хлеба?

Татьяна вынула что-то из мякиша, повертела и положила в рот.

– Даша, Господи, знаешь, что это?

– Плевать!

– Опилки.

Даша на мгновение прекратила жевать.

– Опилки?

– Да, а вот это… – Она показала на коричневое волоконце, тоже оказавшееся на виду. – Это картон. Мы едим бумагу. Триста граммов в день, и нам дают бумагу!

Прикончив последние крошки и жадно глядя на кусок, оставшийся у сестры, Даша назидательно заметила:

– Повезло, что хотя бы есть это. Может, открыть банку помидоров?

– Нет. И без того только две осталось. Кроме того, мамы и Марины нет дома. Когда соберутся все, тогда и откроем. Ты же знаешь, стоит начать, и мы съедим все.

– Это мысль.

– Нельзя. Это на ужин.

– И что это за ужин такой – томаты?

– Если бы ты не съела свой картон за завтраком, осталось бы и на ужин.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Знаю, – вздохнула Татьяна, жуя остаток хлеба с закрытыми глазами. – Слушай, не хочешь сухарика? У меня есть немного. По три каждой.

– Еще бы!

Девушки дружно взглянули на спящую бабушку. Они съели по семь. В мешочке осталась пригоршня обломков и крошки.

– Таня, у тебя месячные есть?

– Что?

– Месячные приходят? – с беспокойством повторила Даша.

И Татьяна с таким же беспокойством ответила:

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– У меня тоже нет.

Даша тихо охнула. Сестры тяжело дышали.

– Ты тревожишься, Даша? – неохотно спросила наконец Татьяна.

Даша покачала головой:

– Нет, я не потому. Мы с Александром… – Она быстро взглянула на Татьяну. – Ладно, не важно. Мне не нравится, что они так внезапно прекратились.

– Не волнуйся, – утешила Татьяна, немного успокаиваясь и в то же время жалея сестру, – все наладится, когда мы снова начнем есть как следует.

Татьяна отвернулась.

– Таня, – вдруг прошептала Даша, – ты чувствуешь? Словно твое тело медленно отмирает по частям? – Она глухо зарыдала. – Отмирает, Таня…

Татьяна прижала сестру к себе.

– Родная, мое сердце все еще бьется. И не хочет отмирать. И твое тоже.

Девушки молчали. В комнате было так холодно, что пар шел изо рта.

– Я хочу, чтобы тот сосущий голод вернулся! – неожиданно выпалила Даша. – Помнишь, в прошлом месяце нам все время хотелось есть?

– Помню.

– Но больше ты его не ощущаешь, верно?

– Нет, – пробормотала Татьяна.

– Я хочу, чтобы он вернулся.

– Обязательно вернется. Когда мы начнем есть.

Вечером Татьяна вернулась домой с кастрюлькой прозрачного бульона, который давали на обед в больнице. В нем плавала одна картофелина.

– Это куриный бульон, – сообщила она, – с окороком.

– Где тут курица и где окорок? – удивилась мама, заглядывая в кастрюльку.

– Хорошо, что удалось хоть это достать.

– Да, Танечка, конечно. Налей нам, – попросила мама.

На вкус это ничем не отличалось от горячей воды с картофелем. Ни соли, ни капли масла. Татьяна разделила его на пять порций, потому что Александра опять не было.

– Надеюсь, Саша скоро вернется и принесет еды. Хорошо еще, что офицеров пока кормят! – вырвалось у Даши.

Татьяна тоже надеялась, что Александр скоро вернется. Хотя бы раз увидеть его!

– Взгляните на нас, – упрекнула мама. – Мы с самого обеда ждали ужина. Но кто-то должен тушить пожары, убирать стекло, ухаживать за ранеными. А мы только о еде и думаем.

– Именно этого и хотят немцы, – подхватила Татьяна. – Стараются, чтобы мы ушли из города, и мы готовы это сделать за жалкую картофелину!