ты поселишься? – спросил он, закончив смеяться и обтерев усы. – Предлагаю дом напротив моего, прилично и чисто. Не волнуйся, с хозяевами я сам договорюсь. Прямо сейчас и пойдем, начнешь устраиваться.

– Благодарю тебя, Ленсио, – замялся Сантьяго, – но я, собственно, хотел немедленно отправиться в Кадис. Родители, наверное, с ума сошли, считая меня погибшим.

– Ты просто не знаешь каталонских дорог, – безапелляционно заявил «береговик». – Будешь пробираться по ним вокруг Гранадского эмирата больше месяца. Да и путешествие такое небезопасно, одинокому всаднику далеко не уехать, охрану потребуется нанимать, крепкую охрану. Из де ла Пенья в Андалузию плывут морем. Раз в две-три недели в наш порт заходит какое-нибудь судно из Генуи или Венеции. Как правило, отсюда они идут в Кадис. Самым разумным для тебя будет дождаться такого корабля и спокойно вернуться на нем прямо домой.

Рассуждал Ленсио вполне здраво, и Сантьяго принял его предложение. Дом, куда он его привел, оказался уютным и чистым. Цену он не стал спрашивать, положил два золотых на стол перед хозяином, пузатым краснорожим каталонцем, похожим на оживший пивной бочонок, и прошел в свои комнаты.

– Ну, ты отдыхай, приходи в себя после болезни, – начал прощаться Ленсио. – В Санта де ла Пенья не жизнь, а смертная тоска. Тут ничего не происходит. Главные новости – какая погода на море. Вечером, если захочешь, можешь составить мне компанию, я приглашен на ужин к дону Алэрико, местному богачу. Единственный приличный дом в де ла Пенья, там можно сесть за стол, не опасаясь подхватить заразу.

– Заразу? – с удивлением переспросил Сантьяго.

– Да, заразу. Признаюсь тебе как старому другу, от каталонской кухни меня непотребно слабит. Когда я приехал и начал мучиться, то поначалу решил, что виновата вода, но постепенно понял, что дело в приправах. Эти чертовы каталонцы все блюда заправляют местными травами, которые мой желудок не переносит. Дон Алэрико родом из Леона, поэтому никакая каталонская травка не может проникнуть к нему в дом даже под вооруженной охраной.

– Хорошо, – согласился Сантьяго, припомнив отвары из трав, которыми его несколько дней потчевала Росенда, – составлю тебе компанию.

– Совсем забыл тебе сказать. – Ленсио, не сняв шляпы, вернулся от двери и интимно понизил голос: – У Алэрико две дочки на выданье. Старшая – писаная красавица, младшая тоже хороша. Я волочусь за старшей, а ты, – он подмигнул Сантьяго, – можешь пока приударить за младшей. Девушки они строгие, воспитанные в пансионе при монастыре в Монсеррате. В общем, никаких вольностей, но провести с ними время вполне можно. Вечерами в де ла Пенья все равно делать нечего.

– Я, честно говоря, несколько отвык от дамского общества, – извиняющимся тоном произнес Сантьяго, – но надеюсь, в присутствии прекрасного пола вспомню правила этикета.

Ленсио рассмеялся, дружески хлопнул Сантьяго по плечу и ушел. Тот подошел к окну и задумался.

Росенда что-то изменила в нем. Близость с ней оказалась больше радости физического узнавания. Чуть расплывчатые черты мира стали резче, в Сантьяго поселилась решительность, уверенность в собственной правоте. До сих пор каждый поступок он совершал с некоторой оглядкой на мнение отца и учителей, собственные мысли не всегда казались ему правильными. Он думал, говорил и действовал, всегда готовясь отступить, поступиться своим мнением. После встречи с Росендой он знал, нет, он ощущал кожей, что знает, как нужно себя вести, и это чувство наполнило его до горла, будто старое густое вино, наполняющее кувшин.

Тем же вечером, сопровождаемый благоухавшим духами Ленсио, Сантьяго оказался в гостиной дона Алэрико. Обширная комната была обита когда-то роскошной, но уже слегка выцветшей от времени тканью, впрочем, еще сохранившей первоначальный узор. В каждом уголке царили порядок и уют, чему немало способствовала массивная мебель темного дерева, напомнившая Сантьяго столовую в доме его отца. На стенах, вместо портретов предков, висели картины, воспроизводящие подвиги покорителей Кордовы и Севильи.

Сантьяго вдруг почувствовал, насколько он соскучился по людскому обществу за дни полного одиночества в море и относительного у Росенды. Не по общению с грубыми матросами и недалекими флотскими командирами, а по приятным разговорам с нормальными людьми, которых он привык видеть в доме родителей и у капитана Сидония. Когда Ленсио привел его в уютную гостиную дона Алэрико, Сантьяго с интересом и удвоенным вниманием принялся знакомиться с хозяевами и гостями, не подозревая, что его ожидает немалое разочарование.

Сам дон Алэрико был весьма любезным господином средних лет, высоким и худым, изможденным тяжкими трудами в купеческом деле. Говорил он правильным, немного манерным языком, любезно заглядывая в глаза собеседнику. Впрочем, стоило тому отвернуться, как любезность пропадала, сменяясь выражением холодной учтивости. Однако не успевал гость вновь поворотиться к дону Алэрико, как на его устах с быстротой молнии расцветала доброжелательнейшая улыбка.

Красивое лицо доньи Марии, почтеннейшей хозяйки дома, портила излишняя желтизна кожи, свидетельствующая о язвительности характера. С большими черными глазами, аккуратным носиком и изящным, открытым лбом, оно могло бы представлять собой образец женской красоты, если бы не явный отпечаток высокомерия, производивший отталкивающее впечатление. Впрочем, донье Марии было мало дела до мнения окружающих, она точно знала, что является самой богатой, а следовательно, первой дамой Санта де ла Пенья, и вела себя соответственно своему высокому положению и достоинству.

Их дочери, старшая, краснолицая, словно зрелая слива, Ольгонза и худосочная, статью походившая на отца Тониа, представляли собой законченный продукт воспитания католических школ. Глаза девушек были всегда скромно опущены, дабы не смотреть в лицо собеседнику из боязни показаться нескромными, говорили они тихо, что должно было свидетельствовать о богобоязненности, а одевались в платья серых и черных тонов, скрывающие фигуру.

Сантьяго не усмотрел в них ни малейших женских достоинств; если их мать была желчна, однако красива, девушек не красило даже очарование молодости. Их трудно было записать в дурнушки, но по сравнению с яркой женственностью Росенды они выглядели бесформенными деревяшками. Да, Сантьяго теперь знал, что могут скрывать покровы из ткани, и его глаз сам собой пытался определить линии тела под складками одежды.

Сантьяго представили почтенному дядюшке Кристобалю, отставному вояке, потерявшему три пальца левой руки в битвах с маврами. На его блестящем черепе осталось совсем немного жестких седых волос, зато над глазами нависали густые, в палец толщиной брови. Он прихрамывал на разрубленную ногу и часто вытирал платком лысину, сморщенную, точно осенний лист на дереве.

– Гранд де Мена, – повторил он после того, как Ленсио представил ему нового гостя. – Да, да, гранд де Мена… – дядюшка словно пытался что-то припомнить, но, потерпев неудачу, как видно, одну из многих, смиренно извлек из кармана большой платок и в очередной