Нина робко стучалась в дверь — приносила кофе. Сердясь на то, что она помешала ему думать, он надувался.

Однажды он в раздражении даже крикнул на Нину, а увидев в её глазах слёзы, бросился к ней, стал успокаивать, уговорил ехать в театр.

Последний раз Нина была в опере год назад и сейчас сидела, устало поставив острые локти на бархатный барьер ложи, удивлённо глядя на сцену. А там мужчина и женщина, наречённые по–библейски Авелем и Адой, заламывая руки, объяснялись друг другу в любви под мрачную музыку Вейнгартнера; Ева соблазняла их отца — Адама, за что изгонялась со всем его семейством из рая; её сын Каин силою принуждал Аду отдаться ему и выдворял своего братца по отцу в чужие страны, а когда тот находил там новый рай и возвращался за своими сородичами, чтобы призвать их к блаженству на новом месте, Каин в бешенстве убивал его… И вместе с Авелем гибла мечта о новом, светлом рае для человечества…

Ругая себя за то, что выбрал отвратительнейшую оперу, которую ни в коем случае нельзя было показывать Нине, Коверзнев косился на неё, вздыхал.

Она хмуро молчала.

И только дома, намного позже, сказала:

— Это страшно, когда люди внушают друг другу, что в мире нет ничего, кроме смерти…

Кутаясь в платок, добавила:

— И твой чемпионат — это гнилая пена того, против чего вы так боролись с Ефимом.

Имя Верзилина было произнесено в этих стенах чуть ли не в первый раз.

Коверзнев промолчал. Подумал: «Как я ни стараюсь уберечь её от того, что происходит, она видит всё… Ефим да Никита — вот для неё настоящие люди. А меня она и в грош не ставит».

А она, словно угадав его мысли, сказала:

— Был бы здесь Никита — мне было бы гораздо легче… Гораздо легче…

Коверзнев опять начал лихорадочно листать газеты, запрашивать знакомых арбитров. Но Никиты не было. И вдруг однажды, просматривая отчёт о чемпионате в цирке Саламонского, он обратил внимание на борца Уланова, который в трёх схватках подряд уложил своих противников знаменитым Никитиным грифом. Коверзнев насторожился, и когда в четвёртой схватке Уланов добился победы при помощи грифа над самим Шемякиным, дал телеграмму: «Срочно расшифруйте псевдоним Уланова». На другой день пришёл ответ: «Кланяйтесь Нине Георгиевне жму руку Сарафанников».

Нина словно преобразилась. Подкидывая на руках маленькое тельце сына, она приговаривала:

— Вот и нашёлся наш дядя Никита, нашёлся!

Коверзнев договорился с Джан — Темировым о том, что уезжает в Москву, и обещал привезти оттуда победителя чемпионата. «Или это будет Поддубный или Сарафанников; во всяком случае какая–нибудь звезда. Мы сделаем вспрыскивание в нашу труппу, что сразу оздоровит её».

14 мая Никита встретил его на Николаевском вокзале. Оба обрадовались встрече, Коверзнев нашёл, что Никита возмужал, стал уверенно держаться, научился непринуждённо носить костюм, правильно говорить. На вопрос, чем объясняется перемена фамилии, Никита пожал плечами и ответил:

— Ещё Ефим Николаевич предупреждал меня, что хозяева больших чемпионатов связаны круговой порукой и не возьмут меня под своей фамилией, так как я тогда помешал Чинизелли.

Коверзнев рассмеялся:

— Ну, брат, это все давно забыли. Видишь меня? Я в самых наилучших отношениях с Чинизелли, — и, вздохнув, добавил: — Были мы тогда оба с Ефимом дон–кихотами… Слава богу, всё прошло… Ну, как у тебя дела? Первое место возьмёшь?

— Что вы, — совершенно искренне удивился Никита. — Дай бог, третье, за Поддубным и Заикиным.

— Фю‑ю! — свистнул Коверзнев. — Ты мне нужен с первым местом для моего чемпионата. Как же я тебя сделаю чемпионом мира, если ты здесь займёшь третье место?

— Вашему Татаурову здесь и третье не занять, — усмехнулся Никита.

— Первое место займёт кто угодно, — строго сказал Коверзнев, — лишь бы я захотел этого.

— Ну тогда я у вас и бороться не буду.

— Ишь ты какой стал? — удивился Коверзнев и рассмеялся: — Да как ты отваживаешься со мной говорить таким тоном?

Никита даже не смутился, передёрнул плечами.

Коверзнев откинулся на спинку стула, с удивлением глядя на борца. Объяснил свою новую теорию: цирк — это тот же театр, и чем лучше режиссёр подберёт труппу борцов и распределит между ними роли, тем больше будут удовлетворены зрители… Потом, сильно приукрашивая, расписал чемпионаты в цирке «Гладиатор». Но Никиту больше интересовала Нина. Коверзнев нахмурился, рассказал кратко: «Ничего. Живёт. Воспитывает сына. Не работает. Леван уехал с Терезой…»

После молчания выслушал Никитин рассказ. Подробно расспросив о бое с быком, подумал: «Вот бы его выпустить в «Гладиаторе» с таким номером! Петербуржцам бы это понравилось!» Потом он неожиданно вспомнил, что на днях вот и Леонид Арнольдович Безак уехал в Мадрид. «Увидит знаменитые корриды. Бой с быком — это почище борцовского чемпионата». И вдруг новая идея осенила Коверзнева: «Увезти Никиту в Испанию, показать на лучших пласах борьбу русского силача с быком, с огромной помпой привезти его оттуда в Петербург!..

В здешнем чемпионате большой славы ему всё равно не заработать». О том, что ревнует Нину к Никите и поэтому хочет оттянуть их встречу, Коверзнев старался не думать.

Он всесторонне обдумал свою идею, и она показалась ему блестящей. Он бросил локти на стол и горячо, вкладывая в слова весь свой темперамент, стал рисовать перед Никитой заманчивые картины. Что может быть мужественнее такой борьбы?! Если тореро выходит против быка со шпагой, в окружении пикадоров, капеадоров и бандерильеро, то Никита ведь идёт на него один, с голыми руками! А уж испанцы сумеют оценить по заслугам его мужество!

— Пойми! Ты будешь самым мужественным человеком на земле! Слава! Большие деньги! Тысячи поклонников, влюблённые женщины!

У Никиты загорелись глаза. «А ведь я могу. Валерьян Павлович организует всё как надо. С ним меня никакой Александров не посмеет обмануть».

Мысль о том, что не таким путём следует испытывать мужество и силу, отошла в глубину сознания, перестала тревожить с прежней силой.

Авторитет и одержимость Коверзнева сделали своё дело — Никита согласился. А Коверзнев, глядя на Никиту, но не видя его, упрекнул себя: «Ты нарочно бежишь от Нины, чтобы своей любви устроить испытание временем?»

На другой день Коверзнев дал три телеграммы — две в Петербург: Нине и Джан — Темирову, и третью — в Мадрид, Безаку. А через неделю борец Уланов со своим импресарио покинули Москву. А ещё через сутки Никита с любопытством смотрел на игрушечные домики, цветущие фруктовые сады и островерхие кирки, проносящиеся за окном; мимо прогрохотал мрачный Берлин, оставив в памяти фигуру какого–то Михеля в