Знал Александр Ильич, что покинет родину, однако, когда радостная его жена, вместе с Ларисой Фёдоровной приехав из города, сказала ему, что купила билеты и назвала день и час вылета, он отчего-то занемел и никак не отозвался.

– Ты не заболел, случаем? – поинтересовалась она, прикладывая к его лбу ладонь. – Горячий, что ли?

Александр Ильич деревянно отмахнулся.

– Искупался, Лариса, в вашей запруде, дуралеюшка-то мой, и вот – простыл, – притворившись равнодушной к неласковому мужнему обхождению, с неестественным задором в лице обратилась она к распаренной, уставшей после беготни по городу подруге. А бегали они в поисках сувениров – засушенных и покрытых лаком омулей, кедровых шишек, тоже лакированных, и чего-нибудь ещё, как выражалась Вера Матвеевна, «экзотического», для своих израильских знакомых и чтобы в закусочной по стенам развешать – «для экзотики», «чтоб клиентам было приятно».

– Кто же в Сибири в августе купается? – не унималась Вера Матвеевна. – А мог, Лариса, и заразу какую-нибудь подцепить в этой вашей помойке. Как думаешь?

– Зачем ты так, Вера, – «помойка»? – не смогла, как ни пыталась, притвориться необиженной щепетильная Лариса Фёдоровна. – Конечно, почистить малость надо бы… – Но ещё слов в защиту запруды не отыскалось у неё, одни вздохи. Ушла на свою половину дома.

– Саша, измерь температуру!

– Отстань.

– Какие мы тут все недотроги!

Весь день молчала с мужем.

Вечером в постели он повинно прильнул носом к её широкой мягкой спине:

– Вера, Верушка, обиделась, что ли?

– А ну вас всех…

– Горько мне, родная, что запруду сгубили… Понимаешь, не под мышкой у меня надо было измерять температуру, а в душе моей: уже кипит она. Чуешь?

– Думаешь, мне не жалко запруду?

«Скорее бы выкарабкаться из этого ада!» – хотелось ей сказать, если не крикнуть.

Не дерзнула, не посмела. Заставила себя подумать о приятном: «Надо же, так легко и быстро заполучили пенсии. Боялась, не преодолеем загвоздок, раскошелимся на взятки. Какая удача – деньги остались и для сувениров, и для отдыха на море… Так-так, а какой теперь у нас ежемесячный доход? – И она, рассеянно прислушиваясь к похрапыванию неспокойно засыпавшего мужа, мысленно считала и пересчитывала новый ежемесячный доход своей семьи и прикидывала: – А не расширить ли закусочную до ресторанчика?..»

Надо основательно подумать Вере Матвеевне.

* * *

Невозможно было Александру Ильичу покинуть родину, не побывав на Байкале. Предложил семьями пожить на его берегу денёк-другой.

– Помню, помню: холодрыга там, – отозвалась Вера Матвеевна и зачем-то подышала в свои ладони. – И летом, и зимой озноб пронимает! Поезжайте-ка, ребята, без меня. Простыну, точно вам говорю!

Но супруг чуть не силой усадил жену в «Жигулёнок» и всю дорогу молчал с ней, как она не тормошила его исподтишка и не шипела с ласковостью в его ухо:

– Ну, что ты опять дуешься, как мальчик? Ты любишь Байкал, а мне по сердцу Средиземное море. Каждому – своё, согласись.

Дни – ясные, мягкие. Небо раскрывалось по утрам широко и глубоко. Байкал – тихий, необъятный, шуршал галькой, поглаживая берега. На горизонте небо и озеро сливались в единое и нераздельное целое, и трудно порой было угадать, где же что заканчивается или, напротив, начинается. Горы противоположного берега реяли выбеленными шёлковыми полотнищами каких-то неведомых парусников, но к полудню, когда солнце разгоралось ярко и ослепляюще, тоже растворялись в озере и небе.

Вера Матвеевна страшно скучала, не вылезала из палатки, жалуясь на холод. Лариса Фёдоровна помогала своему не умевшему отдыхать мужу рыбачить и коптить рыбу. Александр же Ильич первый день оторопело смотрел вокруг, не участвовал в общих делах, опаздывал к столу – расстеленной на камнях клеёнчатой скатерти, уходил по заваленной сушняком и огромными камнями косе далеко-далеко или забирался на скалистую сопку и оттуда часами щурился в густую даль. И на следующий день, до самого вечера, до отъезда, молчал и грустил. Не рыбачил с братом, не коптил с ним рыбу. Сидел на прогретых до жару гладких валунах и просто смотрел на воду, слушал волны.

– Байкал мне чем-то напоминает Мёртвое море, – обронила Вера Матвеевна в разговоре с Ларисой Фёдоровной. – Но на Мёртвом можно лечиться, а тут руку опустишь в воду – паралич хватит. Б-р-р! И ревматизм заработаешь. И простынешь даже летом. Как вы все не мёрзните? – И она стала преувеличенно дрожать, кутаясь в платок.

Александр Ильич, в одних трусах лежавший на камнях, расслышал, приподнял голову, молча с перекошенными губами взглянул на супругу, отвернулся. А потом – часа два уже минуло – вдруг выкрикнул, когда она проходила мимо него:

– Сама ты мёртвая!

– Господь с тобой! – перепугалась Вера Матвеевна и ладонью хлопнула мужа по спине, очевидно принимая его выходку за шутливую игру.

Когда покидали озеро, Александр Ильич неожиданно глубоко, показалось, икнул, спрятал ото всех лицо.

– Чего ты, Саша? – обеспокоилась Вера Матвеевна, с трудом сдерживая в себе радость отъезда. – Сердце?

Супруг со склонённой головой влез в «Жигулёнок» и больше не взглянул на Байкал.

– Дитя дитём, – обиделась Вера Матвеевна, своим дородным телом разваливаясь на сиденье и грубовато-плотно прижимая супруга к противоположной дверке, хотя обоим можно было сидеть свободнее, не касаясь друг друга. Почувствовала у своего бедра что-то очень твёрдое, причинившее боль. – Ты что, камень с собой взял?

– Не твоё дело.

– Сувенирчика захотел? На память о седом Байкале? Что же такой махонький камушек выбрал? Кажется, всего килограммчика на три потянет. Прихвати лучше вон тот – он тонны две весом и красавец из себя. Во будет память – большая да прекрасная!

Муж отмалчивался, сопел. Пот капал с его густых генсековских бровей. Камень, плоский, голубоватый, глянцево отполированный волнами, переложил на свои колени, чуть не рывком освободив его из-под бедра супруги. На вопрошающий взгляд Ларисы Фёдоровны важно сказал, поглаживая камень:

– Как застывшая байкальская вода.

– Да, необычный камень, – согласилась Лариса Фёдоровна, сдерживая улыбку: не обидеть бы деверя.

– Ой, Лариса, беда мне с моим мужиком: кто-то рыбу тащит с Байкала, а он – камень… Не в самолёт ли ты с ним полезешь?

– В космический корабль.

– И шуруй с этим бесценным камушком хоть к чёрту на кулички в своём космическом корабле.

– И пошурую!

– Ребята, да не ругайтесь вы, – вмешалась в перебранку Лариса Фёдоровна, сидевшая рядом с мужем спереди. – Попрощайтесь-ка лучше с Байкалом: в кои-то веки свидитесь с ним.

Михаил Ильич не встревал в разговор. С притворной сосредоточенностью крутил облезлую баранку. Врывавшийся в оконце ветер путал его и без того встопорщенные волосы.