– Знаете, что меня удивляет? – спросил Далтри, пока она делала вторую затяжку и наполняла легкие сладким дымом. – Что никто не видел вашего большого и старого «Роллс-Ройса». Как такая машина могла избежать внимания? Вот чему я удивлен. Вам не странно, что никто не видел ее?

Он смотрел на нее яркими, почти счастливыми глазами.

– Нет, – сказала она, и это было правдой.

– Нет, – повторил Далтри. – Вы не удивлены. А почему вы так думаете?

– Потому что Мэнкс умеет оставаться незаметным.

Далтри повернул голову и взглянул на воду.

– Вот ведь как получается. Двое мужчин в «Роллс-Ройсе» «Призрак» 1938 года. Я проверил базу данных. Вы знаете, что во всем мире меньше четырех сотен «Роллс-Ройсов»? И меньше сотни в Америке? Какая чертовски редкая машина. Но у нас только один человек видел его. Мисс Макквин! Вы, должно быть, чувствуете себя безумной.

– Я не безумна, – сказала Вик. – Я напугана. Между этими вещами существует разница.

– Вам виднее, – сказал Далтри.

Он бросил сигарету в траву и затушил ее носоком ботинка. Коп вернулся в дом прежде, чем Вик заметила, что по-прежнему держит в руке его зажигалку.

Дом сна

Двор Бинга был полон ярко раскрашенных оловянных цветов, которые вращались в утреннем солнечном свете.

Сам дом, с его белой каймой и кивавшими лилиями, походил на маленький розовый торт. В такое место добрая старая женщина заманивала ребенка имбирными печеньями, закрывала его в клетку, кормила несколько недель и, наконец, сажала в печь. Это был Дом сна. Вейн почувствовал себя сонным от одного вида вращавшихся цветов из фольги.

На холме, возвышавшемся над домом Бинга Партриджа, стояла почти полностью сожженная церковь. От нее ничего не осталось, кроме переднего фасада с высоким заостренным шпилем, белых дверей и закопченных витражных окон. Остальная часть церкви представляла собой непролазные обломки, узкую пещеру обугленных стропил и почерневший бетон. У фасада стоял щит с передвижными буквами, где пастор раньше сообщал прихожанам планируемое расписание служб. Кто-то подурачился с буквами, написав сообщение, которое, вероятно, не совсем соответствовало взглядам паствы. Оно гласило:

Ветер шумел в огромных старых дубах, окружавших парковку вокруг черных развалин церкви. Вейн даже с поднятыми жалюзи ощущал терпкий запах золы.

NOS4A2 свернул и проехал по подъездной дорожке к отдельно стоявшему гаражу. Бинг поморщился, копаясь в карманах, затем вытащил пульт дистанционного управления. Дверь поднялась, и автомобиль вкатился внутрь.

Гараж был построен из цементных блоков – прохладный и темный внутри, с запахами масла и железа. Вонь металла исходила от баллонов. В гараже стояло полдюжины зеленых контейнеров – высоких, покрытых ржавчиной цилиндров, с красными надписями на боках: ОГНЕОПАСНО, СОДЕРЖИТСЯ ПОД ДАВЛЕНИЕМ и СЕВОФЛЮРАН. Баллоны были расставлены, как солдаты инопланетной армии роботов, ожидавшие проверку начальства. За их рядами виднелась узкая лестница, ведущая на второй этаж.

– Эй, парень, – сказал Бинг. – Время завтракать.

Он посмотрел на Чарли Мэнкса.

– Я приготовил вам лучший завтрак, который вы когда-нибудь ели. Провалиться мне на этом самом месте! Лучший! Все, как вы любите!

– Какое-то время я хочу побыть один, Бинг, – сказал Мэнкс. – Хочу, чтобы моя голова отдохнула. Если я не очень голоден, то, наверное, потому что сыт твоей болтовней. Набрал слишком много бесполезных калорий.

Бинг съежился и поднес ладони к ушам.

– Не закрывай уши и не притворяйся, что не слышишь меня. Ты все это время был ходячим бедствием.

Лицо Бинга сморщилось. Его глаза выкатились наружу. Он был готов зарыдать.

– Почему я не застрелился? – заплакал маленький мужчина.

– О, сколько глупости в этом человеке! – воскликнул Мэнкс. – Потому что ты что-то перепутал и пустил пулю в меня!

Вейн засмеялся. Он удивил всех, включая самого себя. Это была полностью непроизвольная реакция – такая, как чихание. Мэнкс и Бинг посмотрели на него. Глаза Партриджа слезились. Его жирное неприглядное лицо исказилось от страдания. Хотя Мэнкс наблюдал за Вейном с видом озадаченного веселья.

– А ты заткнись! – закричал Бинг. – Не смей смеяться надо мной! Я порежу твое лицо! Возьму ножницы и порежу тебя на куски!

Мэнкс взял в руку серебристый молот, ткнул им Бинга в грудь и оттолкнул к двери.

– Тише, – сказал он. – Любой ребенок хохотал бы над ужимками клоуна. Это совершенно нормально.

На миг в уме Вейна промелькнула мысль, что было бы забавно, если бы Мэнкс ткнул молотом в лицо Партриджа и разбил ему нос. В его воображении нос маленького мужчины взрывался, как воздушный шар, наполненный красным кул-эйдом. Образ получился настолько веселым, что он чуть снова не засмеялся.

Половинка Вейна – далекая и тихая часть – гадала, как он мог найти в этом что-то забавное. Возможно, он все еще был одурманен газом, который Бинг Партридж распылил ему в лицо. Он проспал всю ночь, но так и не почувствовал себя отдохнувшим. Вейн ощущал себя больным, опустошенным и горячим. Горячим почти везде. Он кипел под собственной кожей. Ему хотелось под холодный душ, окунуться в озеро или набрать полный рот холодного снега.

Мэнкс искоса посмотрел на Вейна и подмигнул. Мальчик съежился. Его желудок медленно пошел колесом.

Этот человек – яд, – подумал он и затем сказал себе эту фразу снова – только наоборот. – Яд человек этот. Закончив странную, высокопарную и перевернутую строку, Вейн действительно почувствовал себя на удивление лучше, хотя он не мог бы сказать точно, по какой причине.

– Если ты расположен к поварскому искусству, то мог бы приготовить жареного бекона для молодого человека. Я уверен, он ему понравился бы.

Бинг опустил голову и всхлипнул.

– Ступай, – сказал Мэнкс. – Иди и плачь на кухне, где я не буду слышать твоих рыданий. Скоро я с тобой серьезно поговорю.

Бинг вышел из машины, закрыл дверь и направился к подъездной дорожке. Проходя мимо задних колес, он бросил ненавидящий взгляд на Вейна. Мальчик никогда не видел, чтобы кто-то смотрел на него так, словно действительно хотел убить, – точнее, придушить его до смерти. Это было забавно. Вейн едва не разразился громким смехом.

Он медленно и прерывисто выдохнул, не желая думать ни о чем, что приходило ему на ум. Кто-то открыл горшочек черных мотыльков, и они шумно летали внутри его головы, создавая вихрь идей… забавных идей о сломанном носе или человеке, стреляющем себе в голову.

– Я предпочитаю ездить ночами, – сказал Чарли Мэнкс. – У меня душа ночного человека. Все хорошее днем становится ночью еще лучше. Карусели, колеса обозрения, поцелуи девушки. Все! И еще одно. Когда мне исполнилось восемьдесят пять, солнечный свет начал тревожить мои глаза. Тебе не нужно по-большому?