20 апреля СБ в течение восьми часов обсуждал ситуацию в Руанде. Со своим докладом выступил Бутрос-Гали[1189]. Гибель Хабьяриманы, заявил он, вызвала «волну массовых убийств», число жертв, «возможно, составляет десятки тысяч». Генеральный секретарь признал, что насилие, творимое в этой стране, «имеет как политическую, так и этническую подоплеку», но не использовал при этом термин «геноцид». Он возложил ответственность за начало резни на «вышедших из-под контроля президентских гвардейцев», но также выразил сожаление, что «несмотря на все усилия МООНПР», РПА начала военные действия против правительственных сил. При этом Бутрос-Гали сообщил, что Временное правительство фактически безвластно и что реальный контроль в правительственной зоне находится в руках командования ВСР. «В таких условиях, – заключил он, – МООНПР оказалась не в состоянии продолжать решать задачи, вытекающие из ее мандата». С одной стороны, «решение правительства Бельгии вывести свой батальон из состава МООНПР… привнесло новый критический элемент в и без того ухудшающуюся ситуацию». С другой, МООНПР не удалось выполнить свою главную задачу: добиться соглашения о прекращении огня между двумя сторонами и возрождения мирного процесса: все ее усилия «не увенчались успехом». Генеральный секретарь заявил, что он сам не поддерживает идею полного вывода и считает необходимым оставить в Кигали небольшую группу ооновцев (270 человек), которая бы способствовала переговорам о прекращении огня и гуманитарным операциям.

Мнения членов СБ вновь разделились. Африканские страны вновь потребовали усиления МООНПР. С такой инициативой 19–20 апреля выступила Уганда[1190], а 21 апреля – генеральный секретарь ОАЕ танзаниец Салим Ахмед Салим[1191]. Эту инициативу поддержали в Совете Нигерия (ее представитель Ибрахим Гамбари предложил увеличить корпус миротворцев до 5000[1192]), Джибути, Оман[1193] и даже представитель Временного правительства Руанды Бизимана[1194].

В то же время Россия, Британия и Франция выступили за сокращение МООНПР[1195]. Что касается США, то Госдеп отдал четкие распоряжение своей делегации проголосовать за полный вывод миротворцев из Руанды. Возможность того, что члены СБ вновь не достигнут согласия, казалась весьма реальной. Однако на этот раз консенсус был найден.

С одной стороны, смягчила свою позицию американская дипломатия, в чем немалую роль сыграла Олбрайт. Прекрасно понимая, что США, настаивая на ликвидации МООНПР – вариант, который представитель Джибути 21 апреля назвал «бесчеловечным и неприемлемым»[1196], – могут оказаться в изоляции и предстать в крайне невыгодном свете перед африканскими странами[1197], она связалась с СНБ и добилась разговора с Ричардом Кларком. «Я, – вспоминает Олбрайт, – буквально кричала в телефон: “Они [инструкции] неприемлемы. Я хочу, чтобы их изменили”»[1198]. Кларк посоветовал ей успокоиться и сказал, что СНБ изучает проблему. В итоге Белый дом все-таки решил поддержать предложение Бутроса-Гали[1199].

С другой стороны, «неприсоединившиеся страны» также, хотя и «неохотно»[1200], согласились проголосовать за это предложение, получив заверения, что СБ пересмотрит свою точку зрения, как только позволят обстоятельства[1201]. В результате вечером 21 апреля Совет единогласно одобрил Резолюцию № 912[1202]. В ней осуждалось «продолжающееся насилие в Руанде», но ничего не говорилось ни о его виновниках, ни о его этническом характере и тем более ни о геноциде. Резолюция предусматривала сокращение численности МООНПР до минимума, предложенного в докладе Бутроса-Гали, т. е. до 270 человек (120 гражданских сотрудников и 150 военных), иначе говоря, в 10 раз, и сужение ее мандата до трех задач:

«1. Действовать в качестве посредника между сторонами, с тем, чтобы добиться их согласия на прекращение огня.

2. Содействовать возобновлению операций по оказанию чрезвычайной благотворительной помощи в такой мере, насколько это возможно.

3. Следить за событиями в Руанде и сообщать о них, в том числе об охране и безопасности гражданских лиц, которые стремились получить убежище у МООНПР».

Мериме, хотя также проголосовал за эту резолюцию, позже объяснил ее принятие трусостью и цинизмом остальных членов СБ: «трусостью, потому что люди боялись ехать туда – бельгийские солдаты были убиты, а американцы все еще испытывали сомалийский синдром; цинизмом, потому что любое международное присутствие рассматривалось большинством членов Совета Безопасности как препятствие для продвижения Патриотического фронта»[1203]. Сама же Франция не желала вовлекаться в руандийский конфликт, ссылаясь на возможные подозрения в отношении ее тайных мотивов. «Французское правительство, – свидетельствует посол, – в то время не могло сделать чего-либо серьезного, поскольку его a priori подозревали в том, что оно ищет любой предлог, чтобы послать свои войска, которые, несомненно, остановили бы резню, но которые главным образом стали бы препятствием для Патриотического фронта»[1204], – удивительная аргументация в свете предшествующей политики Парижа, который с помощью военной интервенции дважды (в октябре 1990 г. и в феврале 1993 г.) спас режим Хабьяриманы. Новая тактика французской дипломатии заключалась в том, чтобы избавиться от необходимости искать решение руандийской проблемы, переложив его на плечи ООН. «Мы не можем быть, – заявил 13 апреля Мишель Руссен, министр кооперации, – жандармом Африки. Международному сообществу следует принять от нас эстафету, и ООН теперь должна сближать позиции различных сторон и побуждать политических лидеров к прекращению огня»[1205].