Международные благотворительные организации резко осудили Резолюцию № 912, указав, что она только ухудшит ситуацию. «Мы возмущены этим близоруким, бессердечным решением», – заявил Дэвид Брейер, глава британско-ирландского агентства «Oxfam». «Мы потрясены, – вторил ему представитель лондонской “Христианской помощи”, – лицемерием международного сообщества. Оно пообещало гуманитарную помощь жертвам столкновений в Руанде, а затем предприняло шаг, который гарантирует, что ничто из этой крайне необходимой помощи не дойдет до тех, кто в ней нуждается»[1256]. Благотворительные организации обвинили СБ в двойных стандартах. «Горькая ирония заключается в том, – сказал Брейер, – что решение по Руанде было принято в тот же самый день, когда Совет Безопасности проголосовал за наращивание усилий для защиты жителей Горажде»[1257].

Негативно расценили резолюцию также многие африканские страны. ОАЕ квалифицировала ее как «показатель равнодушия или отсутствия достаточной заботы» об африканцах[1258]. 23 апреля генеральный секретарь ОАЕ выразил Бутросу-Гали сожаление по поводу решения CБ сократить силы МООНПР в то самое время, когда руандийцы «критически нуждаются в международной солидарности и помощи»[1259].

Эвакуация «голубых касок» началась уже 21 апреля. Журналист Эйден Хартли в «The Daily News» описал отъезд 250 бангладешских военнослужащих, которые улетали из Кигали в спешке и с огромной радостью: «Крича друг на друга и бормоча молитвы, они втиснулись в самолеты, забитые десятками ооновских военных наблюдателей и беженцев. Многие были вынуждены стоять, шепча стихи из Корана»[1260]. К 25 апреля основная масса миротворцев покинула Руанду. В распоряжении командующего сил МООНПР осталось, правда, не 270, а 503 миротворца; но к середине мая их число сократилось до 444[1261].

Даллэр, который должен был обеспечивать защиту приблизительно 25 тыс. человек, оказался в очень тяжелой ситуации.

22 апреля в интервью Международному канадскому радио он так прокомментировал обстановку после вывода большей части ооновских сил из Руанды: «Я надеюсь всем моим сердцем, что мы не прекратим работу и не уйдем, но в подобной ситуации я не думаю, что могу гарантировать безопасность своих солдат в условиях, в которых им приходится выполнять свою миссию, из-за постоянных обстрелов и атмосферы террора, царящей вокруг, а также из-за бытовых трудностей, в том числе отсутствия гигиены, которые они вынуждены разделять с тысячами и тысячами беженцев»[1262]. Но были и трудности психологического порядка. Даллэр вспоминал в 1998 г.: «Мои подчиненные стояли по колено среди изувеченных тел, окруженные гортанными стонами умирающих, смотрели в глаза детям, погибающим от потери крови с ранами, палимыми солнцем и покрытыми личинками и мухами. Мне случалось проходить через селения, где единственным признаком жизни являлись коза, цыпленок или певчая птица, тогда как все люди были мертвы, а их тела поедали прожорливые стаи диких собак. В течение первых семи-восьми недель войны с минимальным мандатом, без перспективы получить подкрепление и только с одной телефонной линией связи с внешним миром (которую минометная очередь вырубила на девятнадцать часов) я чувствовал, как призрак Гордона Хартумского[1263] следит за мной. Умереть в Руанде без надежды на помощь было реальностью, с которой мы сталкивались ежедневно»[1264].

23 April 1994.

В этих обстоятельствах Даллэру оставалось лишь пытаться удерживать позиции МООНПР в Кигали и ждать, что члены Совета Безопасности изменят свое отношение к ситуации в Руанде.

В первые две недели геноцида политические элиты ведущих стран мира предпочитали два объяснения массовых убийств, происходивших в Руанде. С одной стороны, в них видели результат возобновившейся гражданской войны между правительственным лагерем, опирающимся на «этническое большинство», и РПФ, повстанцами тутси. С другой, конкретными виновниками убийств назывались, как правило, милиция и «неуправляемые элементы» президентской гвардии и руандийской армии. Правительства США, Франции, Бельгии и других стран избегали возлагать ответственность за резню на военную иерархию или Временное правительство, полагая, что это затруднит процесс достижения соглашения о прекращении огня: согласно такой логике, было нецелесообразно делегитимизировать одну из двух сторон возможных переговоров.

Тем не менее в двадцатых числах апреля, прежде всего в результате давления правозащитных организаций и нарастающего вала сообщений СМИ, ситуация постепенно начала меняться. 22 апреля Энтони Лэйк принял в Белом доме Монику Мужавамарийю[1265]. По словам Лэйка, он был потрясен историей ее спасения во время геноцида. В финале встречи он сказал: «Мы хотим сделать все, что можем, для помощи тем, кто находится под защитой ООН, и все, что можем, в более широком смысле. Что мы можем сделать?» И получил ответ: «Вам нужно рассмотреть вопрос о вмешательстве. Вам необходимо принять участие в ооновских силах, находящихся там». «Обнародуйте, – сказала также руандийская правозащитница, – имена людей, виновных в , и это может заставить их остановиться»[1266].

Сразу после этой встречи Госдеп США выступил с заявлением, в котором заявил, что «ужасы гражданской войны и массовые убийства гражданских лиц с момента потрясли и ужаснули мировое сообщество», и призвал руандийскую армию и РПФ заключить соглашение о прекращении огня и вернуться за стол переговоров. Он фактически отказывался от прежней установка на быстрейшее свертывание МООНПР: «Мы разделяем мнение, что сокращение персонала МООНПР, несомненно необходимое для обеспечения его безопасности, не должно подвергать риску жизни руандийцев, находящихся под защитой ООН». Заявление содержало также персональное обращение к Бизимунгу, Нкундийе, Багосоре и начальнику разведывательной службы Паскалю Симбикангве с призывом «сделать все, что в их власти, для немедленного прекращения насилия»[1267].