В тот день, слушая горячие споры гостей о будущем, о больших надеждах на обновление, Параджанов только иронично улыбался. Он, никогда не изучавший исторические фолианты, и без них знал, что бесплатных революций не бывает.

Может, поэтому, как страшный итог, поднял над городом пустой шкаф.

Зачем было это пророчество? Зачем смотрел он в бездну?

Дальнейшая жизнь была закручена в такую стремительную спираль событий, что встретиться с Параджановым удалось только через полгода.

В это время его все бросились снимать. Дом на горе, который пытались когда-то окружить безмолвием, сейчас гремел на весь мир и превратился в студию документальных фильмов, где съемки шли чуть ли не каждый день.

Увы, в этих кадрах нет былого Параджанова… Это другой человек рассказывает, дает оценки и раздает полезные советы. При этом чувствуется, как все это его раздражает. Он злой и усталый. Ему не нравится вся эта суета. Он, всю жизнь не терпевший никакого насилия, впервые «работает» из-под палки, отрабатывает заказ.

В перерывах были врачебные осмотры и консилиумы, поездка в санаторий, из которого он сбежал, и наконец еще одна поездка.

Не выдержав искушения, в начале 1990 года он снова отправился в «дальние страны», выбрав из всех многочисленных приглашений самый край Европы — Лиссабонский фестиваль. Дальше уже был только океан, за которым Новый Свет, но там он уже побывал. Нью-Йорк — город стеклянных кубов и параллелепипедов, на него особого впечатления не произвел. Все механическое его никогда не вдохновляло. Он всегда был и оставался человеком античного мира с его жизнелюбием, лукавством и безупречным вкусом. Вдохновил бы строителей Парфенона стеклянный куб? Вряд ли… Вот и его это не воодушевило.

Он, конечно, мечтал увидеть Китай, Японию, Индию, но вдохнуть воздух этих стран оставшимися обрывками легких уже было невозможно. И потому, постояв на самом краю Европы, он свой последний маршрут направил в самую глубь континента. Откуда все начиналось… Где начал разматываться клубок этой динамичной протоарийской цивилизации — к шумерам, хеттам, армянам. К той удивительной цепи хромосом, продолжающей свою спираль через разные модификации, смену столиц, религий, правителей, но при этом удивительно сохраняющей верность своему геному, передающему снова и снова страсть к труду, созиданию красоты и познанию мира. Пение этих древних труб звучало все громче. И он поехал заканчивать свой путь — к началу, к тем самым предкам, которые не давали себя забыть и просыпались в крови снова и снова.

Он вернулся в Армению и поселился в доме своего старого друга, с которым когда-то учился во ВГИКе. Этим другом был Гурген Мисакян, и учился он на операторском факультете. За что-то его отчислили, но этот шумный, жизнелюбивый и трудолюбивый гигант не стал переживать и, вернувшись в Армению, начал жить не тужить, открыв фотомастерскую, которая стала одной из лучших в городе. Его гостями были и Вильям Сароян, и Шарль Азнавур, и множество других известных людей, чьи подлинно художественные портреты остались благодаря мастерству выгнанного когда-то студента.

Бурная дружба этих двух неимоверно шумных людей продолжалась всю жизнь, хотя при каждой встрече они так яростно и ожесточенно спорили, что не знающие их люди ждали драки. До драки дело не доходило, зато дошло до замечательных фотопортретов Параджанова. При всем том, что Параджанова снимали много и многие, именно портреты Мисакяна, на мой взгляд, самые удачные. На них предстает не тот театр, который Параджанов разыгрывал перед объективом, а именно он сам, оставшийся в тиши фотолаборатории наедине со своим верным другом и сокровенными мыслями.

Уезжая из ВГИКа, Гурген захватил с собой «трофей», своеобразную контрибуцию за причиненный ему урон — увез одну из самых лучших и красивых начинающих актрис. Ее звали Галина, и именно о ней стоит поговорить отдельно, ибо то, что она сделала для Параджанова, не сделал больше никто. При всем многочисленном списке именитых и состоятельных друзей.

К тому времени, когда Параджанов поселился в доме Мисакяна, самого Гургена уже не было в живых. Остался его большой двухэтажный дом, всегда щедрый, всегда шумный и при этом образцово патриархальный, со всеми армянскими традициями, в который так неожиданно сейчас вошла тишина. Остались два красавца сына, которых Галя подарила этому дому. Но они, давно уже став самостоятельными, держали свой путь.

Параджанов буквально приполз в Армению и вошел в этот дом уже очень больным. Пребывание на краю Европы отняло все силы. Конечно, посещение этого последнего фестиваля было явной авантюрой, но когда он жил иначе?

Галя была литовкой и, несмотря на то, что стала образцовой армянской матерью и хозяйкой, со всем своим литовским трудолюбием тщательно изучившей все тонкости армянской кухни, всегда оставалась здесь белой вороной. Может, потому, что, так и не реализовав себя как актриса, она при этом оставалась всегда мечтательной, творческой натурой. Писала новеллы, статьи, но все это ложилось в стол и тоже оставалось неосуществившимися мечтами. Параджанова она обожала со всей своей сохранившейся католической истовостью и теперь с такой же истовостью приняла на себя служение этому тяжело больному человеку, так внезапно возникшему на пороге ее дома. А был он теперь, прямо скажем, очень плох. С трудом передвигался, с трудом говорил, с трудом ел и с трудом (что таить) справлял естественную нужду.

Все это вспоминается потому, что когда-нибудь надо отдать должное тому удивительно преданному и труднейшему служению, которое взяла на себя Галя, его последний ангел. Так, как она ухаживала за ним в последние месяцы его жизни, не всякая жена, дочь или сестра могла бы ухаживать…

Именно тогда, весной, приехал в Ереван Юрий Мечитов, близкий друг Параджанова и его личный фотограф, изо дня в день терпеливо ведущий хронику его будней и праздников. Все это теперь собрано и издано в великолепном альбоме. Будучи страстным репортером, Мечитов приехал снимать в Ереван политический репортаж, и основания к этому его приезду были.

В то время в Армении сложилась парадоксальная ситуация. Еще существовал СССР и Армения продолжала оставаться его законной частью, и в то же время здесь лихорадочно шло создание своей армии национальной обороны. Уроки армянского геноцида 1915 года, когда была уничтожена большая часть нации, никогда не забывались.

Уже были случаи резни в Сумгаите, в армянских кварталах в Баку, на очереди было «очищение» Карабаха. Но Кремль, запутавшись в смутных играх, предпочитал ничего не знать, и потому «утопающие» принялись спасать сами себя.

Отсняв необходимые кадры, завершив свой репортаж, Мечитов попросил меня найти дом Мисакянов, чтобы продолжить свою фотолетопись жизни Параджанова.

В этот же день к дому подъехала съемочная группа с армянского телевидения, которая готовила репортаж о строившемся доме для Параджанова.