дорогу, приходя в себя, повторял: «Не забудьте, командовал отрядом, собственноручно расстреливал, добивал Мойша Жуч». Терял сознание, и как только оно возвращалось, снова и снова твердил о Жуче. Умер на операционном столе. Хирург не успел приступить к операции. Похоронили в Хайларе. Умница, золотой медалист, его весь город знал, и весь Хайлар хоронил.

Каратели после расстрела ушли, угнали часть лошадей, что спутанными паслись в окрестностях Тыныхэ. Сбили замки с железных пут и угнали. У бабушки осталось пять лошадей. А Гнедко только через год вернулся. Бабушка долго не знала, что он спас тунгуса. Когда я учился в Хайларе, у меня был друг Вася Тюкавкин из Чанкыра. На карте одной видел написано Цанкыр, но мы говорили – Чанкыр. Васиного отца, Зиновия Васильевича, каратели попросили показать дорогу из Чанкыра в Тыныхэ, он повёл, не подозревая, кто его использует провожатым. На Чанкырский хребет поднялись, оттуда рукой подать до Тыныхэ, надобность в проводнике отпала. Его шашками изрубили. Вася мне и рассказал в подробностях, как тунгус убежал от карателей на казачьем коне. Это был наш Гнедко. Тунгус жил в Чанкыре.

Отряд карателей после Тыныхэ вернулся в Чанкыр, там они сколько-то казаков расстреляли, многие убежали. Затем отряд отступил в Советский Союз. Мойша Жуч почему-то остался в Маньчжурии. Или чего-то боялся, или, выполнив одно задание по уничтожению казаков, получил другое, дальше работать советским агентом среди русской эмиграции. Объявился в Харбине. Да на чём-то прокололся, китайцы схватили его. Клавдия Сергеевна Таскина оказалась главным свидетелем участия Жуча в карательных операциях, зверства его отряда в Тыныхэ. На неё оказывалось мощное воздействие, пытались убедить, мол, ошибается, в Тыныхэ видела похожего человека. Устраивали экзотические опознания. Жучу брили голову, переодевали в монаха, но Клавдия Сергеевна узнавала карателя во всех видах.

Моя прабабушка, Татьяна Васильевна Госькова, в девичестве Нероманова, пыталась отговорить Клавдию Сергеевну: «Оставь, это злые люди, они что-нибудь сделают с тобой! Ивана не вернёшь, а у тебя дети». Клавдия Сергеевна, верная памяти расстрелянного мужа, воспитанная в благородных традициях, ни за что не соглашалась прекратить доказывать на Жуча. Информация о расстреле жителей Тыныхэ облетела весь мир, писали газеты США, стран Европы, были даже демонстрации, проводились сборы денег для поддержки жителей Тыныхэ. Возмущалась вся мировая общественность. Дело так просто замять не могли. Тогда еврейская община Харбина или советские (вполне возможно – и те, и другие) придумали коварный план. Действовали сродни палачам, что не сразу, накинув удавку, задушили Павла Артемьевича Баженова, а натянули его, как лук. Вот и здесь, нашли еврея, который подъехал с сердечными чувствами к Клавдии Сергеевне, начал ухаживать за ней. Денег не жалел. И замутил голову женщине. Умная, а повелась на обман, не смогла раскусить подлеца. Поверила и согласилась выйти за него замуж. Он устраивает жене шикарное свадебное путешествие в Японию. Отправились в первом классе на океанском лайнере. В ближайшем японском порту «муж» с деньгами и паспортами исчез.

Японцы в 1932-м оккупировали Маньчжурию, это произошло годом раньше. Бабушка хранила фотографию Клавдии Сергеевны, в Австралии в 1963 году, почти сразу по приезду, настояла обратиться в японское посольство. Я сделал запрос, приложил фото. Японцы не дали никаких сведений, вдобавок и фото затеряли. Несколько раз ходил в посольство, бесполезно… Вот так сломали женщине жизнь… Как кончил подлую жизнь Жуч – доподлинно не знаю… Слышал от кого-то, будто его самого поставили в НКВД к стенке в 1938-м, но точно не знаю…

После расстрела деревня разошлась. Кто куда. Бабушка говорила: «Я с детьми отступила в Харбин». Уехала с дочерью и сыном в Харбин. Мама жила в приюте. Владыка Нестор основал в Харбине Дом милосердия и трудолюбия, маму туда взяли. Но через год бабушка её забрала, они вернулись в Трёхречье. Бабушкины братья Пётр и Филипп Госьковы стали строить новую Тыныхэ. Мама и сейчас может вздохнуть: «Не забрали бы меня из приюта, по-другому бы жизнь сложилась…» Мамина подруга по приюту Татьяна Андреева стала художницей, всю жизнь проработала реставратором храмов. Она в пятидесятых уехала в Советских Союз, жила в Подмосковье. Мама говорила, что она рисовала лучше Татьяны. В приюте учили девочек рисовать, вышивать, рукодельничать… Талантливые были люди. А что за голос был у моего отца! В семьдесят семь лет приехал в Австралию, как-то собралась русская компания, он запел. У меня волосы на руках поднялись… После всех лагерей, старик уже. А я ведь знал, что такое настоящий голос. Мой одноклассник, в Хайларе вместе учились, Сашка Шахматов (они тоже уехали в Австралию), я был у него шафером на свадьбе, стал оперным басом. Где только не пел по миру. Недавно книгу своих воспоминаний мне прислал с дарственной надписью.

Вернулась бабушка с детьми в Трёхречье… Умела она всё. В Австралию приехали, бабушке было семьдесят шесть лет, она рождения 1887 года. Сняли домик в Сиднее, бабушка первым делом кур завела и сразу с разрешения хозяина русскую печь во дворе выложила. Сама, нас с братом использовала только подсобниками, а то и гнала: не мешайтесь… Пекла куличи, шанежки… Вкусные – печь есть печь. Они с мамой могли двадцать пять видов тортов испечь… В Австралии три печи бабушка выложила. Из глины могла сбить русскую печь. В первом доме в Сиднее выложила, потом во второй перешли, тоже не смогла без русской печи. Наконец, накопили денег, работали с братом на стройке, свой дом купили, и там бабушка сразу поставила печь. Брат лет десять назад разобрал. Ему не надо да и запрещают, чтоб лишнего дыма не было.

Бабушка с мамой в Трёхречье шили шубы, полушубки, дохи. Мама шила платья, рубашки и пиджак могла. Бабушкина ручная швейная машинка «Зингер» стоит у меня в Австралии. Ей больше ста лет, ещё с Забайкалья. Бабушка рассказывала, купили «Зингер», так из других деревень приходили смотреть как на чудо – машинка шьёт.

Лекарь

Бабушка всех нас лечила. Вывихнешь руку, ногу подвернёшь – ставила на место. Если ты упал, ударился головой, череп может сдвинуться с места, голова будет болеть. Правила голову. Мы с детства на лошадях. Падали, конечно… У меня с пяти лет в руках вилы, лопата… Отца забрали, мы с Петькой единственные мужики в доме. Значит, постоянно с лошадьми. Я мальчишкой на неосёдланную лошадь как садился? Высокая, ногу не забросишь. Был хулиганский способ. Беру повод, хватаюсь за гриву лошади, и в бок ей ногой как дам. От боли как рванёт на дыбы. В этот момент надо успеть оттолкнуться, и