— Я же говорил, что наш Гайдук самолично и персонно половину роты уложит, — сквозь густые прокуренные усы прокричал в телефонную трубку Шаповалов. — Уже, считай, семнадцать фрицев угомонил.

— Смотрите, как бы немцы гранатами вас оттуда не выбили, — предупредил старший лейтенант. — Попрут на вас, как на заправский дот.

— Не подпустим; теперь я, считай, самолично и персонно к бою подключаюсь.

Командир роты оказался прав: атакующая цепь еще только подходила к речушке, а несколько гансов уже успели прорваться через нее и залечь. Приготовив гранаты, они с трех сторон, опережая друг друга, словно «спринтеры» на тараканьих бегах, поползли к самоходке.

— Ты по бегущим, по бегущим бей! — приказала Евдокимка пулеметчику. — С пластунами я как-нибудь сама разберусь, — по тому, с каким удивлением во взгляде воспринял эти слова якут, она вдруг поняла: «Все-таки проболталась: “сама”!» — Ну, что смотришь? — тут же нашлась она. — Хочешь сказать, «твоя моя не понимай»?

— Да нет, я вас хорошо понимаю, товарища младший сержант, — постарался как можно правильнее выговорить Торосов.

Одного она «сняла», когда тот попытался перебежкой обойти куст шиповника; второго сумела ранить в ягодицу, когда он доставал гранату… Но все же два взрыва, прозвучавшие почти одновременно, заставили качнуться и самоходку, и саму землю, в которой десантники искали спасения. Третий взрыв прогремел уже в кузове самоходки, у самого орудия. Спасло бойцов только то, что остававшиеся внутри снаряды предусмотрительные саперы убрали оттуда еще на рассвете. К счастью, гранаты у немцев оказались противопехотными, тем не менее в себя Евдокимка пришла с мутным ощущением того, что голова раскалывается и гудит каким-то глухим чугунным гулом.

Заметив, что она приподнимает голову, огненно-рыжий немец, только что добивший короткой очередью раненого пулеметчика Торосова, послал такую же очередь и в нее, но пули отрекошетили от мощной брони самоходки. Времени же на то, чтобы сменить рожок, Гайдук ему не оставила. Выхватив из-за бушлатного ремня трофейный пистолет, она дважды выстрелила ему прямо в живот.

Вновь впадая в забытье, девушка слышала, как, под рев доброй сотни глоток «Полундра! Рви их, братва!», мимо ее окопчика по склону долины устремились вслед за бегущими немцами морские пехотинцы. «Ну, наконец-то старший лейтенант осчастливит своих десантников настоящей рукопашной!» — подумалось ей уже в каком-то помутненном состоянии сознания…

Евдокимка пришла в себя от того, что, оттащив ее из-под самоходки в сторону окопов и уложив на небольшом, влажном после ночного дождя лужке, парень с санитарной сумкой на боку, стоя перед ней на коленях, лихорадочно оголял ей грудь.

— Э-э, ты чего это?! — подчиняясь некоему неистребимому женскому инстинкту, рванулась от него Евдокимка. — Ты куда лезешь?!

— Что значит «куда»? — опешил тот. — Как положено… Грудь пытаюсь открыть, чтобы легче дышать было.

— Ага, сейчас! Грудь он пытается открыть! — еще сильнее рванулась Евдокимка, но, лишь усевшись на ближайший камень, по-девичьи поджав коленки под подбородок, поняла, что именно произошло.

Парень вовсе не пристает к ней. Он санитар; вон и повязка с красным крестом на рукаве. Вытащив ее из-под «Шуга», санитар пытается выяснить, что с ней произошло, куда ранена и вообще в каком она состоянии.

— Если не ранен, так и скажи… — проворчал санинструктор, поднимаясь с колен. — Из-под земли, считай, откопал, хотя мог бы и мимо пройти; так он еще и возмущается!

Парнишка выглядел настолько юным и так горько обиженным, что Евдокимке захотелось погладить его по голове и утешить, по-матерински прижав к груди.

— Торосова, пулеметчика, на моих глазах убили, это я помню, а что с остальными? — вместо этого спросила она.

— Телефонист, которого Персоной кличут, в плечо ранен, легко, по касательной. Двое других убиты, только что похоронщики унесли. У деревни, в братской могиле, всех и упокоят, — он говорил об этом так спокойно, как могут говорить о погибших только фронтовые санитары, привыкшие долго бродить по полям сражений после того, как на них затихнут воинственные кличи и лихие атаки.

Несколько мгновений они поминально молчали. Евдокимка решила, что сегодня же обязательно проведает телефониста Персону.

Поднявшись, Гайдук оценивающе смерила парня взглядом. Они были почти одинакового роста, широкие кисти рук санинструктора свидетельствовали о том, что худощавость его — явление временное и сугубо юношеское. Ефрейтор-санинструктор оказался удивительно красив. Подобные лица — мужественные, с правильными чертами — сравнимы разве что с ликами юных эллинов; тех самых обнаженных героев, запечатленных в старинном альбоме «Скульптура Древней Греции и Рима», который, жутко стесняясь, Евдокимка любила разглядывать, будучи в гостях у Анны Альбертовны.

Прежде чем перевести взгляд на самоходку, чтобы понять, что произошло с небольшим гарнизоном ее «дота», Евдокимка вдруг подумала, что ей бы хотелось, чтобы ее сын походил на этого парня, кстати, слегка чем-то напоминающего полковника Гребенина.

«Ты сначала о муже-“эллине” позаботься, а потом уж о сыне думай», — иронично остепенила себя Евдокимка.

— Так, значит, наши все-таки сумели ворваться в немецкие окопы? — спросила она вовсе не о том, о чем намеревалась.

В эти минуты ей просто хотелось сесть с этим санитаром где-нибудь на бруствере или прямо вот здесь, привалившись спинами к лобовой броне самоходки, легкомысленно поболтать, как обычно это делают девушки во время свидания с парнями.

— Ворвались, как видишь, — санинструктор сопроводил взглядом группу моряков, которые, уже по привычке, слегка пригибаясь, понесли на ту сторону речушки ящики с патронами. — И даже дальше немца погнали, но затем вернулись и сейчас обживают новые позиции.

— Зря, старые лучше. Надо бы вернуть их назад. Кстати, как тебя зовут?

— Ефрейтор Корхов, товарищ младший сержант. Владислав то есть.

— Меня — Евдоким. Евдокимка. В санитарах как оказался?

— Самым естественным путем. Два курса медицинского института окончил, призвали в армию. В госпиталь, естественно. Однако я там служить не захотел, попросился сюда, в бригаду морской пехоты. Не взяли бы, наверное, но дядя помог.

— Тоже здесь служит?

— Бригадой командует.

— То есть наш комбриг Савчук и есть твой дядя?! Неплохо ты устроился.

— Почему сразу «устроился»? — возмутился Корхов.

— Не знаю, в подобных случаях обычно говорят именно так.

— Ты не думай, что я напросился сюда, чтобы под крылом у дяди отсидеться. Я ведь в институт шел, чтобы стать не обычным, а корабельным доктором. Как говорит мой отец, тоже морской врач, «чтобы соединить романтику с профессий». Здесь, во время атаки немцев, я веду огонь вместе со всеми. По-моему, одного фрица даже убил.