На арену выпустили крокодила. Похоже было, что зверь несколько ошеломлен внезапно свалившейся на него свободой. Огромные челюсти застыли недвижно, как будто он был мертв. Толпа затихла, едва дыша. Успокоенный этой тишиной, зверь пополз по траве туда, куда падали солнечные лучи. Медленно, словно во сне, его тело дюйм за дюймом оказывалось на солнце, и грубая коричневая шкура вспыхивала золотом. В конце концов он весь оказался освещен и устроился с явным намерением погреться на солнышке.

Но бедолага не знал, что его ждет. На арену выехали два дрессировщика на лошадях, ведшие на цепи огромного льва, желтовато-коричневого, словно молодой олень, но с головой больше, чем у медведя. Животное яростно рвалось с привязи; его гневный рев заполнил собою арену. Крокодил никак на него не отреагировал. Получив сигнал, служители выпустили льва в центр арены, а сами быстро ее покинули.

Оба зверя не двигались достаточно долго, и Октавиан заподозрил было, что лев сейчас устроится на солнышке рядом с крокодилом и заснет. Тогда придется выводить гладиаторов, чтобы раздразнить зверей и заставить их действовать. Если они не станут драться друг с другом, людям придется бросить им сырое мясо, чтобы они сцепились из-за него. Если же и это не сработает, гладиаторы сами вступят в дело и убьют их трезубцами либо топорами. Но вооруженный гладиатор неизбежно победит зверя. Это неинтересно.

Потеряв терпение, толпа принялась дразнить льва; тот начал беспокойно рыскать по арене. «Нет, это неинтересно», — снова подумал Октавиан. Лев, такой крупный, такой стремительный, наверняка быстро расправится с рептилией.

Гомон толпы явно обеспокоил льва, и он взревел в ответ, гневно отвечая на презрительные выкрики людей. Казалось, насмешки оскорбляют его; он вскидывал голову и оскаливал клыки. О, это великолепное существо! Крокодил же так и лежал недвижно. Хотя нет: его хвост слегка подергивался, почти как у змеи. Лев, обеспокоенный этим слабым движением, кинулся на крокодила, и у Октавиана сердце забилось быстрее. Наконец-то хоть какое-то действие, пусть даже силы неравны и все закончится мгновенно!

Лев яростно обрушился на крокодила, целиком накрыв его, так что остался виден только хвост рептилии. «Все, крокодилу конец», — подумал Октавиан. Но тут лев отдернул голову. И оказалось, что крокодил сжимает его шею в своих огромных челюстях. Красная, горячая кровь льва хлестала на зеленую траву, так что крокодил лежал в алом озере. Крокодил — а ведь он, пожалуй, весил вдвое меньше льва — перевернул огромного кота на спину. Он сжал челюсти еще сильнее и раздавил льву горло. И несчастный хищник умер, захлебнувшись собственной кровью.

Толпа словно обезумела. Львы редко терпят поражение на арене. Октавиан подумал, что нужно будет найти того умного человека, который додумался свести двух настолько неподходящих друг к другу животных, и наградить его. На играх нечасто случаются подобные неожиданности.

Для Клеопатры это был звездный час, момент исполнения всех ее мечтаний и честолюбивых замыслов. Казалось, она достигла всего, к чему начала стремиться много лет назад, еще вместе с Юлием Цезарем. Церемония провозглашения Восточной империи проводилась в огромном зале гимнасия. Прошло всего лишь несколько дней после того, как Антоний прошел по Александрии в триумфальном шествии, празднуя свою победу над Арменией. Но для Клеопатры триумф лишь начинался. Провозглашение было устроено, дабы показать народу Египта, сколь мудра была их царица, заключив союз сперва с римским диктатором, а затем — с римским полководцем.

Клеопатра всегда знала, что, устанавливая союзнические отношения с римлянами, она действует на благо своего народа, но ее подданные не всегда соглашались с нею. Ее отца изгнали из страны за то, что он испросил и принял покровительство Рима. Теперь же Клеопатра могла продемонстрировать всему народу, как высоко она вознесла Египет благодаря этому союзу.

На церемонии Антоний и Клеопатра восседали на золотых тронах, установленных на серебряных помостах, а рядом стояли их дети — все, кроме Антулла, которого отослали обратно в Рим для продолжения образования. Антоний и Клеопатра вновь явились в облике Афродиты и Диониса, и на глазах у значительной части александрийцев Антоний подарил Клеопатре и детям земли их предков, так или иначе отторгнутые от обширных владений первых Птолемеев.

— Властью императора Рима и командующего восточными силами империи я объявляю Клеопатру VII Филопатру царицей царей и царицей ее сыновей-царей.

Антоний был прирожденным оратором; он унаследовал этот дар от своего деда, одного из известнейших риторов Рима. Его голос разнесся по залу, эхом отдаваясь от огромного купола. Клеопатре подумалось, что ее супруг наделен воистину божественной властью. Именно так его и восприняли люди. Все зрители, вскочив со своих мест, повторяли новый титул Клеопатры с такой радостью, что это звучало словно праздничный гимн, написанный специально для этого случая:

— Слава Матери Египта, Владычице Обеих Стран, правительнице Кипра и Сирии! Царица царей! Царица царей!

На протяжении всей церемонии у Клеопатры голова шла кругом. Она переняла от своих подданных сдержанные, исполненные достоинства манеры, но мысленно уже следила за тем, как начинают собираться воедино кусочки головоломки, которую она мечтала сложить. Тринадцатилетний Цезарион, вступивший в пору подростковой нескладности — впрочем, пурпурный церемониальный наряд скрадывал ее, — был наречен царем царей.

— Выйди вперед, сын Цезаря! — воскликнул Антоний.

Мальчик наклонился перед отчимом, и Антоний возложил ему на голову золотую корону. Цезарион поднял голову и смахнул со лба непослушные завитки волос.

Александр Гелиос — «мой сын», как дипломатично выразился Антоний, — был провозглашен царем Армении, Мидии и восточной части Парфии. Клеопатра Селена, «моя дочь», стала царицей Киренаики. Хотя двойняшкам исполнилось всего шесть лет, они были очень высокими для своего возраста и очень серьезно восприняли свои новые титулы; дети поклонились и помахали публике, в точности как наставляла их Клеопатра. Их одеяния соответствовали традициям тех земель, которые были им дарованы, и по бокам от них стояли солдаты в воинской форме этих стран.

Птолемей Филадельф, которому не исполнилось еще и трех лет, завоевал сердца зрителей; малыш был облачен в яркий пурпурный плащ, золотую диадемку и крохотные подобия македонских солдатских сапог, которые можно было видеть на любой установленной в городе статуе Александра. Его провозгласили царем Сирии, Финикии и Киликии. Когда толпа принялась скандировать его имя, глаза малыша заблестели. Он понимал лишь, что все это устроено в его честь, и наслаждался этим.

С его провозглашением картина была завершена; все земли древней империи Птолемеев вернулись к Клеопатре, их законной наследнице, и теперь передавались ее наследникам. Она не просто восстановила времена наибольшего величия Египта — теперь она контролировала большую часть бывшей империи Селевка, товарища Александра и друга Птолемея I. Она превзошла все мечты и достижения всех своих предшественников Птолемеев, вместе взятых.