При этом самое неприятное, что банки, невзирая на все предоставляемые документы, готовы выдавать кредит, или, как сейчас чаще говорят, ссуду, максимум в две трети от оценочной стоимости недвижимости, и то всего лишь на девять месяцев. Но, как они гордо заявляют, с возможным последующим продлением. Это что же получается: если в очередной раз банк не продлит мне кредит или увеличит процентную ставку до заоблачных высот, я для погашения долга буду вынужден выдёргивать деньги из дела?

Помня о приближающемся кризисе, можно с уверенностью сказать: всё так и случится. Пусть не после первого девятимесячного срока, а после второго или третьего, то есть в самый напряжённый для меня момент — когда денежный поток с моих золотых рудников не успеет набрать силу, а новые производства и школы-интернаты уже «сожрут» всю имеющуюся наличность. Не-е, такие условия нас не устраивают, мне оборотные средства нужны лет на пять, а лучше на все десять, и, само собой, под чёткий, неизменный процент.

Посетили мы и так называемые поземельные банки, где ссуды выдаются облигациями этих же самых банков или процентными бумагами под названием «закладные листы». Да, конечно, там беспроблемно взять ссуду и на тридцать лет, но размер ссуды будет всего семьдесят процентов от оценочной стоимости дома, и ты не деньги на руки получишь, а ценные бумаги, которые придётся закладывать в обычном банке процентов этак под восемьдесят уже от оценочной стоимости этих бумаг, и опять же на девять месяцев. На худой конец можно закладные листы поземельного банка продать сразу (хотя и с небольшим дисконтом) и получить наконец реальное бабло, но… в результате всех этих махинаций и денег получится маловато, и общий процент по кредиту окажется очень неприятным. Неужели всё-таки придётся продавать дом?

Путилова сложившаяся ситуация огорчила ещё больше, чем меня. Он не ожидал, что под хороший кирпичный дом в столице сейчас столь трудно получить приемлемую ссуду. Разумеется, время у нас ещё есть, кредитные деньги понадобятся месяца через два, не раньше, а пока мы и привезёнными из Красноярска перебиться сможем. Но возникшая неопределённость всё же слегка напрягает. Николай Иванович рвался поехать в Москву, хотел обратиться к тамошним богатым купцам и банкирам, подумывал пройтись по мелким банкирским домам Петербурга, а спасение, как иногда в жизни бывает, пришло откуда и не ждали.

Однажды за верёвку, привязанную к колокольчику квартиры графа Ростовцева, подёргал довольно-таки занимательный персонаж. Мы как раз отобедали, можно сказать в семейном кругу, и обсуждали планы на вечер, когда служанка доложила о прибытии некоего господина Либермана, пожелавшего увидеть мою персону. Понятно, что и меня, и всех остальных заинтересовало, кто же это, и мы предложили нежданному гостю раздеться и пройти в гостиную.

Входит такой невзрачный мужичок лет за сорок, явно еврейской наружности, раскланивается со всеми, саквояжик в руках перед собой держит, представляется Яковом Петровичем и начинает объяснять, что он, узнав о моём вступлении в наследство, хочет выяснить, будут ли какие-нибудь распоряжения по ценным бумагам старшего Патрушева.

Далее следует немая сцена, во время которой все присутствующие молчат и недоумевая на меня смотрят, а я лихорадочно пытаюсь сообразить, что бы это значило и какие такие бумаги он имеет в виду. Тут мне вдруг вспоминается фраза, произнесённая однажды Путиловым, о том, что «мой папа» перед ссылкой проворачивал какие-то делишки на бирже: «Он там через какого-то жида акциями и облигациями торговал, и довольно успешно». Встаёт вопрос: уж не через этого ли? Очень интересно! Спрашивать гостя напрямую, тот ли он жид, наверно, не слишком разумно. Да и вообще, не лучше ли показать, что господин Либерман мне известен, вдруг прокатит.

— Вы, насколько помню, биржевой маклер?

— Не совсем так, но, подозреваю, покойный Владимир Георгиевич мог меня вам таким образом отрекомендовать.

Ё-моё, кажется, я с ходу попал в яблочко! Что ж, развиваем успех.

— Ну да, он о вас именно так и говорил. В ближайшее время я собирался с вами встретиться, но поскольку вы сами явились, то давайте обсудим всё сейчас.

— Найдётся ли для этого приватное место?

Хм… а он, пожалуй, прав, незачем всем знать, о чём мы станем говорить.

— Конечно.

Извинившись перед графом за то, что приходится в его доме решать свои финансовые вопросы, я обратился к Софе:

— Софья Марковна, думаю, вам, как опекуну, стоит присутствовать при разговоре.

— Хорошо.

Вот и прекрасно! Детектор лжи мне в данной ситуации не помешает.

Пройдя в свою комнату, я, как хозяин, широким жестом предложил Либерману стул, сам сел напротив, а Софа расположилась на кровати.

— Мы вас слушаем.

О-о, там было что послушать! У «папули», оказывается, перед отъездом в Сибирь почти тридцать тысяч серебром в ценные бумаги было вложено, для игрищ на бирже. И это изначально, на данный же момент, после множества проведённых операций, их уже более семидесяти. Причём последние полтора года, не получая ответных писем из Сибири, Либерману пришлось производить покупку-продажу бумаг уже без отчёта, чисто на свой страх и риск. И теперь он с достоинством уверяет, что неплохо с этим справился. Что ж, посмотрим.

Гость протянул мне два листка, исписанные витиеватым почерком:

— Тут все активы.

Мельком глянув на Софу, я понял, что вранья пока не обнаружено. Так-с, посмотрим, что у него тут начирикано. В наличии почти двадцать тысяч серебром, остальное в акциях и облигациях, список которых прилагается. Стоп, а поступим-ка мы по-другому. Я прошёл к секретеру, открыл его и, достав первый попавшийся на глаза лист с текстом, начал вдумчиво рассматривать записи — и в нём, и в поданных мне листках. При этом делал вид, что сверяю написанное. А что? Мог «папуля» оставить мне информацию об имеющихся в его пользовании ценных бумагах? Естественно, мог. Так пусть Либерман думает, что я в состоянии его проверить. Ну… хотя бы частично.

Ладно, пяти минут вполне достаточно. Я сложил все листки в секретер и, закрыв его, вернулся на место.

— Так какие будут распоряжения, Александр Владимирович? Может, доставить бумаги вам?

А ведь он волнения совершенно не испытывает. Моё представление никак не повлияло на его поведение, да и Софа не подаёт предупреждающих сигналов. Неужели этот еврейчик ничего не спёр?

— Нет, Яков Петрович, доставьте мне только свободную наличность, а вот бумаги привозить не надо, я намерен их продать. Как скоро и почём, это нам предстоит решить чуть позже; надеюсь, у вас есть предложения по их реализации. К тому же перед продажей я хотел бы увидеть полный перечень ваших операций с бумагами: когда продавались, когда откупались и по каким ценам. Ещё меня интересует, как вёл себя рынок в прошедшие годы. Если вас не затруднит, составьте мне, пожалуйста, эту справочку, допустим, к четвергу, и вечером в четверг мы с вами обсудим дальнейшие наши дела.

— Будет сделано.