— А кто еще придет?

— К генералу? Только мы и Стани. Кто же еще должен прийти?

— Она хочет знать, придет ли Габор, — буркнула Эрмина.

Тетушка глубоко вздохнула:

— Габор не придет. Генерал отослал его в Венгрию, чтобы тот привез леди Фогоши. У нее закончился отдых.

— Он уехал, просто уехал и не… — Для меня было непостижимо, как Габор мог уехать, не простившись. Не оставив записки, не объяснившись со мной. Значит, никаких похищений? Что же… теперь и я ничего уже не хотела.

— Габор хороший сын, — мягко пояснила Эрмина, — он никогда не пойдет против воли своего отца.

Мой взгляд упал на левую руку. Кольцо! Что мне с ним делать? Вернуть ему? Никогда. Я оставлю его себе на память.

— Дети мои, — нетерпеливо сказала тетушка, — нас ждут. Минка, Его Превосходительство выписал из Будапешта твой любимый шоколад и фрукты, и печенье, и конфеты. Его апартаменты выглядят, как кондитерская. А еще он заказал для тебя нечто необыкновенное — орхидеи! Чтобы они стояли в твоей комнате и все время напоминали тебе о нем. Их доставили сегодня утром. Я видела. Это что-то невероятное, ты себе не представляешь.

— У меня нет свадебного платья.

— Я заказала для тебя платье цвета увядшей розы с кремовыми кружевами. Цвет — просто прелесть. К нему так подходят красные рубины, смотрится великолепно. Все-таки у меня есть пророческий дар. Разве не я говорила с самого начала, что диадема лучше всего подходит темноволосой невесте? Минка, сейчас же надень платье, я пришлю к тебе Цилли, чтобы затянула тебя в корсет, и мы встретимся наверху. Мне еще надо достать где-то плевательницу для персидского министра, который живет в княжеских апартаментах.

— А в чем надо поклясться, когда выходишь замуж? — спросила я Эрмину, когда мы остались наедине.

— Ты клянешься, что будешь слушаться его. Он клянется, что будет тебе верен, и оба клянутся, что будут любить друг друга — в счастье и в горе, в болезни и здравии и т. д.

Ага! Генерал готов клясться в верности в воскресенье, перед алтарем, в присутствии епископа и всего города, а в то же время дарит Лизи браслет, чтобы она последовала за ним в Венгрию в его замок, где он будет заниматься с ней «этим» на верхнем этаже. Вот они мужчины, какими я их по-настоящему увидела на Бастайгассе 7 августа.

— Нам обязательно надо к нему?

— Избежать этого не удастся, дорогая!

— Хорошо. Я пойду, но замуж за него я не выйду.

— А что же ты собираешься делать?

— Я хочу в Вену, в Йозефштадт, в пансион.

— Генерал вряд ли одобрит такое решение.

— Но вы ведь так хорошо его знаете. Вы не можете переубедить его?

Эрмина надолго задумалась.

— Ты твердо решила? Ты не хочешь выходить замуж?

— Абсолютно твердо. И я пойду наверх в том, в чем я есть — в домашнем платье. Я больше никогда не надену корсет.

— Прекрасно, дорогая… вообще никогда?

— Нет. Но ведь вы только рады этому, не правда ли?

Эрмина неожиданно обняла меня:

— Да. Но относительно свадьбы… Как мы выйдем из этой ситуации без большого скандала — для меня загадка.

— Тогда я что-нибудь придумаю, — твердо заявила я.

Ночью я снова пробралась к Лизи, постучала в дверь, и она тотчас мне открыла. Она была в ночной сорочке, но сразу же включилась в разговор, вникая во все детали.

— Лизи, я приняла решение. Я уже больше не хочу, чтобы меня похищали. И замуж тоже не хочу, но мне нужен благовидный предлог, чтобы отказать генералу. Моя тетушка ни о чем не должна знать. Гувернантке ничего путного не приходит в голову. Нужно какое-то надежное, быстродействующее средство, и результат должен быть уже завтра! И чтобы не обидеть генерала!

— Да, — сказала Лизи после долгой паузы, — есть только одно средство.

— Какое, Лизи? Говори скорее!

— Причиной для отказа может быть только заразная болезнь.

— А где мы ее возьмем? И в такой спешке?

— Корь или оспа!

— Но послушай, ведь болезнь не сразу проявляется, должно пройти время, прежде чем увидишь на лице ее следы. Сейчас ни одна живая душа в Эннсе не болеет корью, а оспа… нет уж, я не сумасшедшая, чтобы портить себе лицо.

— Это будет не настоящая оспа, — сразу же успокоила меня Лизи.

Я облегченно вздохнула:

— Ты нарисуешь мне красные пятна на лице?

Лизи презрительно покачала белокурой головой:

— Я же не дилетантка какая-нибудь. Если я за что-то берусь, то делаю это как следует.

— А что же ты собираешься сделать, Лизи? Говори быстрее, у нас мало времени.

— Что я хочу сделать?.. Даже не знаю, как вам сказать. Тут нужен большой кураж, но зато я гарантирую сногсшибательный успех.

— Я на все согласна.

— Я сделаю вам маленькие ожоги.

— На лице?

— Совсем крошечные. Я раскалю на свечке иголку, у вас в комнате, и несколько раз легонько уколю вас в лицо… вот и все. Больно не будет, но зато на лице сразу появятся расчудесные оспинки.

— А потом останутся шрамы?

— Можете полоснуть меня ножом, вот тут, — она показала на свою полную белую шею, — если останется хотя бы один малейший шрам. Я же не идиотка. Я уже себе делала такое. Вы видите хоть один шрам?

Она подставила мне свою правую щеку. Кожа была безукоризненно чиста.

— Ничего нет. Но как тебе это удается?

— Я мажу ранки лавандовым маслом, и через пару дней ожоги проходят без следа.

— Лизи, откуда ты все это знаешь?

— Случайно так получилось, барышня. Однажды, когда пекла пироги, обожгла в печи три пальца, а потом смазала маслом лаванды, и сразу перестало болеть, зажило очень быстро. И ни единого следа, — она показала мне свои руки. — Я тогда взяла себе это на заметку, и сейчас, если обожгусь, то сразу знаю, что делать: намажу лавандовым маслом — все как рукой снимает.

Я задумалась на секунду. Ну что ж, племянница императрицы ничего не должна бояться.

— Хорошо, Лизи, пусть будет оспа. А когда займемся этим?

— Прямо сейчас. Гувернантка уже спит. Идите к себе, а я следом за вами.

Через полчаса все было позади. Лицо мое горело, будто я упала в муравейник, но когда Лизи намазала мне щеки лавандовым маслом, боль, как по мановению волшебной палочки, исчезла.

Проснувшись на следующее утро, я насчитала на лице двадцать семь красных пятнышек величиной с игольное ушко, а в центре каждого выступал небольшой струп. Глядя на меня, действительно можно было испугаться.

Увидев эту картину, Цилли выронила поднос и с криком выбежала из комнаты. Потом пришел доктор Кнайфер, бросил на меня короткий взгляд и вынул из саквояжа лупу.