— Отчаянно застенчива, бедняжка.

— Они и в миру остаются монашками.

— Ладно, я должен идти.

— Всего доброго, Мозес, дорогой!

— Мозес такой строгий.

— Вам не кажется, что он огорчен?

— По поводу Гертруды? Нет, не кажется.

— Кто знает, может, он сам подумывал.

— А я люблю Мозеса, — сказала миссис Маунт.

— О Белинтое есть новости? Почтил он Джеральда письмецом?

— Да, он на Гавайях.

— Любимчик Джеральда, как всегда.

— Откуда только у него деньги берутся?

— А я в этом году не еду отдыхать.

— Я поеду в Истборн, — сказала миссис Маунт.

— Манфред, наверное, как обычно, отправится в Цюрих по делам.

— Мне вот по делам удается ездить не дальше Фулема.

— А Эд едет в Париж.

— Я в Париже работаю, — сказал Эд.

— Нет лучше бизнеса, чем торговля картинами.

— Джеральд, я полагаю, собирается на развеселую конференцию то ли в Сидней, то ли в Чикаго, то ли еще куда?

— Нет, всего лишь в Джодрелл-Бэнк.[116]

— Совершили за последнее время какие-нибудь открытия, Джеральд?

— М-м, как вам сказать… пожалуй, да…

— Прошу тишины, Джеральд сделал открытие!

Вспотевший дородный Джеральд поставил бокал.

— Я… не смог бы… объяснить…

— На свете есть, наверное, лишь парочка людей, кто понял бы.

— Вот именно, — кивнул Джеральд.

— Похоже, Джеральд очень встревожен.

— Я тоже. Что-то должно произойти, Джеральд?

— Ну… возможно…

— Джеральд говорит, что-то должно произойти.

— Он имеет в виду космическую катастрофу?

— Оставьте эти панические разговоры, — сказала миссис Маунт. — И налейте мне, пожалуйста.

— На прошлой неделе здесь была Мойра Лебовиц; такая стала красавица.

— «Повсюду женщины обучены нравиться, поэтому любая компания без них скучна».

— Чьи это слова?

— Гая, как ни странно.

— Я тут!

— Простите, Вероника. Сигарета найдется?

— Что найдется?

— Виктор говорит, что собирается заставить нас каждый день делать пробежку по парку.

— Он в своем уме?

— Между прочим, у меня есть свободный билет на «Аиду». Кто-нибудь хочет? Вероника?

— Терпеть не могу «Аиду».

— Вы тут говорили о Гертруде и Тиме, — сказал Виктор. — Есть какие-нибудь новости?

— Я был у них на коктейле, — сказал Манфред.

— Кроме вас, был кто-то еще?

— Нет.

— Вот подозрительно, — сказал Виктор, — но, похоже, у Тима Рида вообще нет друзей.

— Он не хочет знакомить Гертруду со своими пьянчугами приятелями, теперь ведь он стал буржуа.

— В конце концов, никто из нас не знает ни одного его товарища.

— Не очень-то мы их искали, — хмыкнул Джеральд.

— Я спрашивал Гертруду на сей предмет, — сказал Манфред. — Она говорит, он упоминал о каком-то малом по имени Джимми Роуленд. Но видеть она его не видела…

— Джимми Роуленд? — переспросил Эд Роупер. — Я знавал такого. Он торговал медными украшениями для пабов и прочими подобными вещами.

— Что до дам, кто-нибудь видел Сильвию Викс?

— Она, похоже, пропала бесследно. Манфред говорит, что приглашал ее.

— Кажется, придумала себе болезнь, лейкемия или вроде того.

— Ох, Виктор, не накаркайте, знаю, у вас сегодня был трудный день…

— Слушаюсь, Вероника. Возвращаясь к Тиму и Гертруде…

— Нельзя, Манфред не позволит, он считает, что это бестактно.

— Я не возражаю, — отозвался Манфред. — Просто хотелось временно переменить тему.

— Я лично думаю, что эта пара непредсказуема.

— Это и делает их бесконечно интересными.

— Анна… я только что услышал что-то невероятное… и ужасное.

Это говорил Граф.

Прошло две недели с явления ей Иисуса Христа, две недели, в которые мысль Анны неустанно работала. За это время она дважды видела Графа; первая встреча закончилась разгромом гостиной, вторая, неделю спустя, обошлась без подобных последствий. Кроме того, она один раз была у Гертруды с Тимом и другой — когда Гертруда была одна. Больше она ни с кем не виделась, за исключением мистера Орпена, дантиста. Сидела одна в квартире да бесконечно бродила по улицам Лондона.

Мистер Орпен запломбировал ей зуб, и теперь он не болел. Беседовать с ним было почти удовольствием. Человек рассудительный, он, хотя и приходился родственником Гаю, подчеркнуто отделял себя от Ибери-стрит. Анна интуитивно почувствовала, что он считает их снобами. Выяснилось, что он католик. Ему было известно о ее «отступничестве». «У вас страстный характер», — сказал он, и Анна не стала его опровергать. Они поговорили о политике Ватикана, в которой мистер Орпен на удивление хорошо разбирался.

С Гертрудой и Тимом Анна была весела, теперь это не составляло никакой трудности. Тим из кожи вон лез, чтобы понравиться ей, и она нашла его очень занимательным, хотя ее раздражали любящие взгляды, которые Гертруда постоянно бросала то на мужа, то на нее. Обе они знали, что где-то в глубине души они остались прежними подругами, но привычные связи были нарушены и восстановить их никак не удавалось. Гертруде и хотелось, и одновременно не хотелось поделиться с Анной интимными переживаниями. И Анна видела, что Гертруда рассчитывает чуть ли не каждое свое слово и жест. Гертруда медлила, пребывая в сомнении: не слишком ли еще рано, не слишком ли скоро после недавних шокирующих высказываний Анны приближать ее к себе. Она присматривалась к тому, как относится теперь Анна к Тиму, иначе ли, нежели прежде, и насколько серьезна эта перемена. Между тем они вели себя с церемонностью, нелепость которой была столь очевидной, что временами обе едва сдерживали улыбку.

Анна куталась в свою ужасную тайну. Она тоже была занята расчетами. Ее мозг никогда еще в такой степени не ощущал себя компьютером, сознающим ограниченные сроки своей работы и возможные механические повреждения. В последние две недели ей стали ясны многие вещи. Если она потерпит неудачу с Питером, Гертруда не должна узнать об этом. Частью личного ада, в который Анна вновь погрузилась, было следующее: если Гертруда узнает, что она безответно влюблена в Питера, то отношения ее с Гертрудой станут нестерпимыми. Возможно, ради чего-нибудь нестерпимое можно будет терпеть, невыносимое выносить, но так далеко Анна не могла заглядывать. Не могла она и представить, что Гертруда почувствует или сделает, если у Анны все получится с Графом; но тут она оставалась агностиком и беспокоилась меньше. Подобный исход терялся в слепящем сиянии, и, если бы Питер смог полюбить ее, все остальное стало бы на место.