— А я писательница. Пей. Совсем не пьешь.

— Я думала, вы художница, — сказала Анна.

— Нет… была… но бросила… я романистка. Писательство все же — ад. Кто же ты, если не писательница, не художница, не лесбиянка, не домашняя хозяйка?

— До недавнего времени была монахиней, — ответила Анна.

Разговор, который пошел в непредвиденном направлении, смущал ее, а лгать не получалось. Да и не хотелось. Дейзи против воли нравилась ей. Но пора было положить конец этому допросу и узнать то, что ей необходимо было узнать. Другой возможности могло и не представиться. О знакомстве, предполагающем продолжение, совершенно не могло быть и речи.

— Монахиней? О боже! Из тех, что сидят взаперти и глядят сквозь решетку?

— Да, из тех.

— Наверное, это ужасно. Хотя есть что-то и очень привлекательное, так сказать, волнующее. Тебе надо бы написать об этом роман, он мог бы стать бестселлером. В этом есть что-то нездоровое, что притягивает людей. Хотелось бы мне самой испытать то, что ты испытала, тогда моя книга, может, стала бы увлекательнее. Почему не написать роман? Исповедь монахини! Ручаюсь, были там у вас в монастыре всякие делишки, так ведь?

— Нет.

— Да ты краснеешь! А почему ушла, выгнали?

— Нет, потеряла веру.

— Католичка, полагаю? Я ходила в жуткую монастырскую школу во Франции, пока не сбежала оттуда. Во мне никогда не было веры. Дерьмовое было детство. И что делаешь сейчас?

— Пытаюсь найти работу учительницы, но…

— Неудачно? Безработная, как я. В нашем поганом обществе творческим личностям нет ходу. Где живешь?

— В Кэмдене.

— В какое местечко ходишь? Я имею в виду ваш местный паб, боже! Да ты понимаешь английский?

— Нет у меня местечка.

— Нет? А, ну да. Я подыщу тебе. Чем отравляешься? Прости, что пьешь? То есть, кто любит пиво «Янг», кто еще что.

— Вино…

— А, винцо! Люблю это пойло. Знаю сотни винных баров. Можем как-нибудь пойти по этим кабакам. В любом случае, раз ты ходишь в «Принца датского», можно будет встретиться там.

— По правде говоря, я туда не хожу…

— Пора начать, или не на что? Все мы сейчас сидим на пособии и держимся друг друга. Давай встретимся сегодня вечерком в старом добром «Принце», и я отведу тебя в настоящий винный бар на Хэнвей-стрит!

— Извини…

— Я так и не поняла, зачем ты пришла. Я принимаю людей такими, какие они есть. Пришлось этому научиться. И обычно все кончается тем, что они плюют тебе в лицо. Ты, насколько вижу, не из таких, или я ошибаюсь?

Анна снова покраснела и чуть было не расплакалась.

— На самом деле я пришла узнать кое-что, о чем вы, возможно, не захотите говорить, — призналась она.

Анна оставила надежду узнать, что нужно, окольным путем. Осторожно выведать информацию не удалось. Придется говорить прямо. Ей было неприятно и стыдно, что она вынуждена исполнять такую роль. От всей ее вынужденной решимости не осталось следа.

— Ну конечно, почему я сразу об этом не подумала, господи! Как я туго соображаю: ты из социального обеспечения, одна из тех благодетельниц! Продолжай, дорогая, ты пришла по адресу, тут есть кого благодетельствовать! А ты знаешь, что я еще не поняла, как получить дополнительное пособие?

— К сожалению, я не из этой службы, — сказала Анна.

— Тогда сдаюсь. Выпей еще. Закуси бобами.

— Я насчет Тима…

— А, Тим. А что Тим? Ты, случаем, не старая ли его любовь? У него было много чокнутых валлиек. Ты валлийка?

— Нет. Я не…

— Похоже, ты никто.

— Я знаю, вы с Тимом долго жили вместе.

— О да, вечность.

— И до сих пор живете с ним.

— О да, разумеется! В какую игру ты играешь, монашка?

— Простите, пожалуйста, я объясню. Но только ответьте на вопрос.

— Почему я не спустила тебя с лестницы? Наверное, слишком пьяна.

Анна чуть отодвинулась вместе со стулом и положила плащ на колени. Покосилась на дверь. Дейзи по-прежнему сидела у стола. Щедро наливала себе.

— Вы с ним, знаю, — заговорила Анна, — придумали план, что Тим женится на богатой женщине и вы будете продолжать жить вместе на ее деньги.

— О господи! — вздохнула Дейзи.

Она выцедила стакан и спокойно смотрела на Анну своими огромными этрусскими глазами.

— Простите, — продолжала Анна, — пожалуйста, простите, но я должна узнать, правда это или нет?

— А почему бы этому не быть правдой? — ответила Дейзи, лукаво глядя на нее.

— Потому что это… немыслимо, это…

— А что это так тебя интересует, а? Черт, ты уже сидишь здесь столько часов. Жизнь полна немыслимых вещей, или тебе не говорили такого в твоем монастыре? Если ты вообще была когда-нибудь в монастыре. Ты частный детектив?

— Нет.

— Все равно ты мне не нравишься.

— Значит, вы это отрицаете?

— Отрицаю? Ничего я не отрицаю! Да, была у нас такая мысль.

— Вы… решили… И выполняете, вы по-прежнему вместе?

— Скажи-ка мне одну вещь, таинственная: зачем ты пришла? Отвечай честно, или я тебе врежу.

Дейзи быстро встала. Анна тоже вскочила и выставила перед собой стул.

— Я скажу вам правду. Я старинная подруга Гертруды, жены Тима. Я слышала сплетню, что вы с Тимом задумали такое… и что вы по-прежнему… и хотела узнать, так ли это… я не знала, чему верить…

— Верь чему хочешь! Да, конечно, мы кутим на деньги Гертруды! Так ты старинная подружка Гертруды, понимаю. Теперь до меня дошло. Надоедливая старинная подружка. Ты влюблена в Гертруду! Вот почему тебя так берет злость и зависть, и ты являешься сюда, втираешься в доверие, расспрашиваешь! Скажи своей чертовой Гертруде, чтобы сама приходила и спрашивала! Убирайся! Господи милосердный, будто у меня мало неприятностей, чтобы еще меня донимала ревнивая недотраханная монашка! Выметайся! И не показывай свою постную скукоженную физиономию в «Принце датском», или я тебе ее разрисую. Вали отсюда, бегом!

Анна побежала. Чуть не падая, скатилась по лестнице, в панике нашарила дверь и, задыхаясь, помчалась по улице. Полил дождь. У Анны хлынули слезы.

— Забыла спросить, ты уже была у Сэмюеля Орпена? — поинтересовалась Гертруда.

— Да, спасибо тебе за него, — ответила Анна. — Он поставил пломбу. Теперь все в порядке.

— Славный человек, правда? Ты поняла, что он католик? Я хотела тебе сказать. Обращенный. Отец Гая был в ярости.

— Я думала, что отец Гая сам был христианин.