Среди промышленных отходов долгое время обращали на себя внимание прежде всего те вещества, вредоносность которых была известна с доиндустриальных времен: мышьяк, свинец, ртуть, сера, соляная кислота… В Пруссии конца XIX века главные атаки были направлены на сливные щелочи стремительно растущего калийного производства: вредное воздействие солесодержащих стоков на питьевую воду и орошаемые луга (Wasserwiesen) были давней бедой в окрестностях солеварен. Впрочем, выбросы химических предприятий в XIX веке содержали в первую очередь серную и соляную кислоты. Проблема как таковая казалась разрешимой, поскольку эти вещества можно было превратить в ценные продукты. Каменноугольный дым считался опасным в основном из-за содержания в нем серы. Древесный дым, не содержавший серу, опасным не считали (см. примеч. 91). Химические заводы подвергались анафеме как «фабрики ядов» и вызывали вполне оправданное недоверие. В то же время именно химия, способная превратить в яркие краски каменноугольную смолу, накапливавшуюся на газовых заводах, обещала стать великим мастером безотходных производственных циклов. Среди всех отраслей промышленности химия первой сформировала штаб научных экспертов, не без успеха старавшийся взять в собственные руки дискуссию о возникающих рисках. Новые опасности химической промышленности были намного менее понятны для общества, чем давно известные. Скорее всего, это общая дилемма экологического дискурса.

Но главная тема экологических тревог XIX века была стара, как мир: вода! Ужас перед эпидемиями концентрировался в это время именно на воде, и был таким сильным, что на его фоне другие экологические проблемы поначалу отступали на задний план. Гигиенизация городов долгое время оставалась синонимом канализации – удалению сточных вод и подведению очищенной и проверенной питьевой воды. К той же теме относятся бальнеология и гидротерапия: за восстановлением сил и здоровья также обращались к воде, даже вопреки мнению медицинской науки. Первым трендом в снабжении питьевой водой был переход от грунтовых вод к проточным: все городские колодцы разом стали считаться нечистыми, и требуемые теперь (не в последнюю очередь для ватерклозетов) гигантские объемы воды брали в основном только из рек. Но это грозило еще ухудшить их загрязнение, и без того чудовищное вследствие канализации. В свете бактериологии реки, как предостерегал в 1914 году Генрих Цельнер, прусский государственный советник по вопросам химии (Staatschemiker), стали «в высшей степени подозрительны в гигиеническом отношении». «Многие реки» можно назвать разве что «потоками фекалий», – жаловался в 1912 году в обращении к Земельному парламенту Рейнско-Вестфальский комитет по поддержанию чистоты водоемов. Для очистки речной воды сооружали фильтры, но из-за слабого развития очистных технологий это было, по словам того же Цельнера, «жалкой временной мерой», «сомнительной с точки зрения гигиены и отвратительной с точки зрения эстетики» (см. примеч. 92).

В этой ситуации прогресс состоял в том, чтобы методом глубокого бурения открыть доступ к новым ресурсам грунтовых вод. Один из экспертов называл их «сокровищем во чреве земном», равным «самой прекрасной родниковой воде», «наилучшим образом предохраненной от возбудителей болезней и накопленной в невероятных объемах». «Нужно лишь извлечь из земли это сокровище». Однако уже в то время звучали предостережения о том, что неисчерпаемость грунтовых вод – большое заблуждение (см. примеч. 93). И точно ли было известно, что грунтовые воды абсолютно изолированы от загрязнений «верхнего мира»? Развитие глубокого бурения вело в область необозримых, незаметных и коварных рисков. Если бы люди с самого начала остановились на использовании городских источников и искали способы гарантированной очистки этих вод, это дало бы сильный толчок борьбе с загрязнениями грунтовых вод на месте. Признаком сверхэксплуатации грунтовых вод служила бы необходимость углублять колодцы. В XX веке крупномасштабное использование грунтовых вод с применением мотопомп стало самым слабым звеном в управлении водными ресурсами.

Предъявить иск на злоупотребления, связанные с водой, было гораздо легче, чем на дымовые и шумовые загрязнения, ведь правовые традиции в использовании воды уходили корнями в античные времена. Тогда, как и сейчас, многие активисты подчеркивали, что правовые нормы, необходимые для поддержания чистоты воды, давно существуют, нужно только уметь их применять (см. примеч. 94). Однако текучесть воды создавала для юристов проблемы. Поскольку загрязнение рек наиболее явно проявлялось в заморах рыбы, можно было бы ожидать, что первыми используют свои традиционные права рыбаки, но право рыбаков на точно установленную и подлежащую обжалованию степень чистоты воды нигде не было зафиксировано. Юрисдикция – что не удивительно! – не была готова к новой ситуации, она была настроена скорее на посредничество между плотогонами, владельцами водяных мельниц и крестьянами, заинтересованными в орошении своих лугов. Поскольку питьевую воду до сих пор получали в основном из колодцев, то и потребность в регулировании удовлетворялась здесь в рамках соседского права.

Наиболее масштабная из всех «сточных» проблем Кайзеровской Германии – проблема сливных щелочей калийного производства – в итоге была урегулирована с помощью картельной системы: через концессии сливных щелочей распределялись доли в производстве между калийными предприятиями. Здесь сочетались экономика и экология, ограничение производства и ограничение стоков! Необходимость действовать возникала из-за того, что сливные щелочи центрально-германских калийных заводов текли в аграрные регионы, где, в отличие от Рейно-Рурского бассейна, их нельзя было скрыть за формулой «местных особенностей»[214].

Кроме того, к голосам влиятельных аграриев здесь присоединялись и протесты крупных городов, таких как Магдебург и Бремен, с их самоуважением и вниманием к чистой воде под маркой городской гигиены. Однако решение проблемы щелочей с помощью картелей было не однозначным и содержало опасные тенденции: с одной стороны, оно подталкивало к тому, чтобы, сократив долю сливных щелочей, повысить производство, но с другой – давало официальное право на загрязнение рек, причем давало его именно тем, кто уже был самым опасным загрязнителем! (См. примеч. 95.)

В эпоху, когда над промышленными городами возвышались леса чадящих труб, еще более распространенной напастью, чем загрязнение воды, был дым. Однако эта беда не вызывала страха перед эпидемиями, даже наоборот: дым по традиции использовали как средство дезинфекции. Если прежде подозревали, что угольный дым был одной из причин туберкулеза – крупнейшей пандемии XIX века, то бактериология развеяла подобные мысли. Хотя в общем люди ощущали, что дым вредит их здоровью, но чувство это оставалось слишком расплывчатым. Подозрения в том, что дым является канцерогеном, появились только в 1950-х годах. Наиболее явным было негативное воздействие дыма на растительность вследствие снижения солнечного излучения. Эту проблему и в Германии, и в других странах привыкли решать «на пороге» правового поля, через выплату компенсаций, так что некоторые крестьяне получали немалую выгоду от дымового загрязнения (см. примеч. 96). Впрочем, дымовые облака над городами возникали не только за счет индустрии, печные трубы жилых домов тоже дымили вовсю. Вплоть до XX века «дымовая беда» (Rauchplage) практически не становилась предметом политики и решалась в основном бюрократическими путями.