Если в начале 1970-х годов, во время Стокгольмской конференции ООН по окружающей среде[219], экологическое движение еще считалось феноменом благополучия, богатых индустриальных стран, забывших, что такое голод и потому обратившихся к «постматериальным» ценностям, то с тех пор выяснилось, что третий мир затронут экологическими проблемами даже более тяжело и более непосредственно, хотя преобладают там скорее традиционные беды, не столь занимательные для современных экологов. С начала «Зеленой революции» к традиционным и там добавляются проблемы, обусловленные решением проблем предыдущих. Хотя «Зеленая революция» началась в 1950-е годы с появления в Мексике «мексиканской» или «чудо-пшеницы» (Miracle wheat)[220], но развернулась полностью только в 1970-е одновременно с экологическим движением и в некоторых моментах – например, в замене масштабного применения ДДТ на щадящие методы борьбы с вредителями, – несомненно, использовала опыт экологической критики. Невзирая на это, она, как и вторая аграрная революция в индустриальных государствах, приводит к массированному применению химических удобрений, часто – к повышению объемов орошения со всеми соответствующими последствиями, и всегда – к нарушению тех небольших замкнутых круговоротов веществ, на которых в течение тысяч лет держалась экологическая стабильность земледелия. Мексиканские крестьяне, первое время получавшие минеральные удобрения бесплатно, позже оказались втянутыми в порочный долговой круг, ведь они больше не могли обходиться без покупки удобрений, а вдобавок к ним и пестицидов. Их судьба типична для мелкого крестьянства в странах третьего мира. Даже в азиатском рисоводстве, которое при применении традиционных методов обходилось почти без удобрений, вперед выходят культивированные японские сорта, зависимые от химических удобрений и разрушающие прежнюю органическую экологическую стабильность рисовой культуры (см. примеч. 7).

В исторической перспективе одно видится четко: прежние, неистощительные аграрные реформы даже помимо желания их авторов тяготели к мелкому и среднему крестьянину, который контролировал весь свой небольшой клочок земли и в собственных интересах вкладывал в него все силы. Экологические проблемы интенсифицированного сельского хозяйства компенсировались активным отношением крестьянина к своей земле. Сегодняшнее технологизированное и химизированное сельское хозяйство, наоборот, тяготеет к крупным предприятиям; высочайшая интенсификация возможна сейчас на обширных территориях. В связи с этим властные структуры еще активнее проникают в сельский быт и разрушают крестьянское натуральное хозяйство в таких масштабах, какие в XX веке еще были невозможны.

Депопуляция села и чудовищное, подобное раковой опухоли, разрастание мегаполисов и их застроенных трущобами городов-спутников стали самыми гнетущими приметами третьего мира – и эти процессы тоже относятся только к послевоенному времени. До 1940-х годов Мехико был известен как один из красивейших городов мира, идиллия каналов, садов и аркад. С 1960-х годов картина меняется, город становится преддверием экологической Хиросимы, в 1988 году показатели смога 312 дней в году превышали нормы Всемирной организации здравоохранения, а в 1991-м – на улицах были выставлены кислородные кабины, чтобы прохожие могли заполнить легкие кислородом (см. примеч. 8). Уже задним числом стало ясно, насколько правы были те, кто с недоверием и страхом наблюдал за подъемом мегаполисов, и какие кошмарные сценарии вопреки всему были предотвращены в Германии.

Во второй половине XX века главными экологическими рисками стали гидроэнергетические мегапроекты и ядерные электростанции: обе технологии происходили из осознания исчерпаемости ископаемых энергоресурсов, то есть были нацелены на решение экологических проблем. Атомная эйфория 1950-х годов была основана не на реальном опыте уже существующих станций, а на идеальном представлении о неисчерпаемой, экологически чистой энергии, которая, по подобию Солнца (а точнее – водородной бомбы), высвобождается вследствие реакций ядерного синтеза. Таким образом, идеи использования солнечной энергии, к тому времени уже давно существовавшие, были абсорбированы ядерными перспективами.

До этого времени среди инженеров всего мира было распространено убеждение, что будущее в основном принадлежит гидроэнергии как наиболее чистому и неисчерпаемому источнику энергии. Конец XIX и начало XX веков и в Германии, и во Франции, и в США стали эпохой сооружения водоподъемных плотин, гигантских долинных водохранилищ. При этом в густонаселенной Европе, где прорыв плотины имел бы катастрофические последствия, прекрасно понимали степень опасности, и строительству первых плотин предшествовали ожесточенные дискуссии. В Германии сначала предпочитали вместо бетона использовать бутовый камень, создавая из него так называемую циклопическую стену. Представление о воздействии водохранилищ на естественный гидрологический режим было в то время весьма смутным, вопросы регионального водного режима вообще были подняты и исследованы лишь во время строительства гидросооружений. В Германии первым стимулом к созданию долинных водохранилищ были возросшие потребности Рурского региона в питьевой воде, правда, возможность использования водохранилищ в качестве источников питьевой воды вызывала сомнения (см. примеч. 9). В XX веке еще более мощный толчок к строительству крупных водоподъемных плотин дала потребность в электроэнергии. Сложилась целая плеяда инженеров, для которых водоподъемная плотина стала единственным по-настоящему привлекательным великим проектом, одним махом выполнявшим множество функций: выработку энергии без чадящих труб, регулирование уровня воды в интересах судоходства и предотвращения наводнений, в некоторых случаях еще и снабжение питьевой водой и орошение полей… Правда, в реальности приоритет получала, как правило, одна функция, а другие интересы нередко входили с ней в конфликт.

В Германии строительство водоподъемных плотин вступило в конфликт с подъемом движения за охрану родного края. Однако этот конфликт кажется недолгим. Некоторые защитники края задумывались даже о том, не будут ли плотины скорее его украшением, чем помехой? Не служат ли они альтернативой чадящим трубам угольных электростанций? Может быть, озера – это те же водохранилища, только созданные самой природой? В полноводных немецких среднегорьях экологические последствия гидростроительства казались не слишком драматичными. Но уже в Альпах, силовом центре пророков от гидроэнергии, появились сомнения, когда вследствие создания водохранилищ начали сохнуть и превращаться в галечные осыпи идиллические альпийские долины. В течение XX века здесь нарастало сопротивление против дальнейшего строительства гидростанций. Позже, в 1960-х годах, оно послужило одной из причин восторженного отношения к идее атомных станций, способных предложить альтернативу гидроэнергии (см. примеч. 10).