«Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко. Из этих разговоров видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти».

Василий Николаевич говорил жене Татьяне Владимировне:

— Ты все время говоришь — иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости? Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут… Не могу я! Что меня погубило — то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и когда я все это увидел, все это страшное, — тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, я стал высказывать их тебе, еще кое-кому… Я сейчас говорю, что если сегодня снимут колхозы, то завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!

Приехавший навестить Гордова Рыбальченко остановился на его квартире, и они поговорили откровенно — по душам.

— Нет самого необходимого, — делился наболевшим Рыбальченко. — Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут.

— Он все видит, все знает, — бросил Гордов.

— Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?.. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает… Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

— Но народ молчит, боится.

— И никаких перспектив, полная изоляция.

— Нам нужно было иметь настоящую демократию, — сказал Гордов.

— Именно — настоящую демократию, — согласился Рыбальченко.

По указанию Сталина обоих арестовали. Следствие шло долго. 24 августа 1950 года генералов расстреляли… Эти генеральские разговоры свидетельствуют о том, что и в те свинцовые годы находились люди, которые понимали, что происходит.

Большинство же предпочитало ничего не замечать и лишнего не говорить: главное не попасть под подозрение. Такая жизнь формировала привычку к двоемыслию и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.

Конечно, желание изменить природу человека присутствовало всегда, но то, что творилось после прихода к власти большевиков, — это особый случай. Такого целенаправленного воздействия на личность в условиях полной изоляции страны никогда и нигде не происходило, не вижу аналогов в мировой истории. И последствий таких чудовищных тоже нигде и никогда не было. Советские люди несли в себе огромный запас заблуждений, фобий, предрассудков, сохраняемых в неприкосновенности внушенной им уверенностью в собственной правоте.

«Народ несет свою ответственность, хотя нам по старой прогрессистской традиции кажется: народ всегда прав, — пишет Юрий Карякин. — Глас народа бывает не то что гласом Божьим, но и гласом дьявола — и даже большей частию! Народ должен нести ответственность. Личную. Достоевский говорил, что народ — это большая личность…

Народ не ошибается? Боже, как еще ошибается!»

Все то, что происходило, начиная с 1917 года, искорежило, искалечило души всех народов, населявших нашу землю, всех людей на территории Советского Союза. «Советский человек произошел от человека», — шутил мой остроумный коллега. И эта мутация была связана с утратой важнейших человеческих качеств или, во всяком случае, с их редуцированием, уменьшением, оскоплением. Все, что было хорошего в русском народе, как и в других народах, уничтожалось режимом.

«Большевики неумолимо и последовательно выкорчевывали все то, что мир считал типично русскими чертами характера, — отметил немецкий ученый Клаус Менерт, еще в пятидесятые годы

XX столетия написавший книгу «Советский человек». — Сталин пустил в ход все средства террора, экономической и финансовой политики, пропаганды и воспитания, чтобы силой укротить своенравную русскую натуру.

Изменились как раз те черты в облике русского человека, которые были наиболее импонирующими: бесхитростная простота и откровенность. Режим заставил его быть расчетливым, притворяться и даже предавать ближнего ради собственной безопасности».

— Мое отношение к советскому человеку? — говорит академик Юрий Сергеевич Пивоваров, один из самых интересно мыслящих российских историков. — Это антропологическая катастрофа.

От марксистских идей в Советском Союзе, особенно после войны, не осталось практически ничего, кроме набора догм, которые твердили профессиональные начетчики. Молодежь зазубривала их, не вникая в содержание. Поэтому, кстати, осложнилось общение с иностранными коммунистами, особенно с теми, кто верил искреннее. Они чем дальше, тем больше ужасались увиденному в стране победившего социализма.

«Коммунизм — это заблуждение, — считает поэт Наум Коржа-вин, — а сталинизм — не заблуждение. Сталинщина — добровольное рабство. Всестороннее. И — оглупление народа».

Ревностное служение режиму, следование всем, даже самым нелепым догмам почти всегда имели весьма циничное объяснение.

«Одна из замечательных особенностей советской системы в том, что в ней была масса маленьких начальников, — отмечает известный социолог Владимир Эммануилович Шляпентох. — Она культивировала маленьких начальников, вручая огромному количеству людей какой-либо элемент власти над другими людьми. Пусть человек даже будет агитатором — он уже приобретал какой-то маленький рычаг воздействия на других людей. Это было мощным цементирующим фактором системы».

Член ЦК и глава Союза советских писателей Александр Александрович Фадеев был просто влюблен в Сталина, восхищался им. Возможно, в определенном смысле вождь заменил ему отца, о котором Фадеев никогда не вспоминал, обиженный его уходом из семьи. Сталин выделял литературного начальника, благоволил к нему.

Его вдова, актриса МХАТ Ангелина Степанова, рассказывала, как Сталин позвонил Александру Александровичу, который недели две отсутствовал на работе.

— Где вы пропадали, товарищ Фадеев?

— Был в запое, — честно ответил Фадеев.

— А сколько у вас длится такой запой?

— Дней десять-двенадцать, товарищ Сталин.

— А не можете ли вы, как коммунист, проводить это мероприятие дня в три-четыре? — поинтересовался вождь.

Это, конечно, байка, но какие-то особые отношения между ними существовали. Вождь подарил Александру Александровичу должность генерального секретаря, сделал его «писательским Сталиным». Фадееву сходило с рук то, что другим стоило бы жизни. Дарованное Сталиным положение сделало Фадеева одним из самых заметных людей в стране. Он был окружен почетом, ему разрешалось ездить за границу.

Фадеев рассказывал поэту Евгению Долматовскому:

— Я как-то в присутствии самого расчихался ужасно. Сталин даже всерьез спросил: не надо ли врача?