Однажды писательского генсека вызвали наверх, когда он мыл голову.

«Седина Фадеева, — писал Долматовский, — имела одну особенность — она быстро приобретала неровный желтый оттенок. Почему-то Фадеев очень стеснялся этого. Борьба с желтизной его седины велась при помощи обыкновенной хозяйственной синьки».

Он не успел домыть голову и предстал перед Сталиным с волосами синего цвета. Вождь ничего не сказал, но все время посматривал на Фадеева с ухмылкой. Хрущева поражало то, что Фадеев приходил пьяный на заседания комитета по сталинским премиям. Сталин говорил членам политбюро:

— Еле держится на ногах, совершенно пьян.

И все сходило Фадееву с рук!

Пристрастие к алкоголю Александр Александрович объяснял так:

— Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить, спросите об этом летчиков-испытателей.

Фадеев достиг таких высот, где страшно было находиться. За все следовало платить, и он подписывал бумаги, которые обрекали на смерть подведомственных ему писателей. Иногда и сам натравливал ЦК и госбезопасность на писателей, которых уничтожали.

Сталин учил своего любимца:

— Имейте в виду, Фадеев, люди обкатываются, как камешки морской водой. Но вы не умеете обкатывать людей — вот ваша беда. Политик не имеет права быть чересчур впечатлительным. Мало ли какие бывают у людей острые углы, жизнь их обтачивает в интересах общего дела…

Александр Александрович старался. Писатели старшего поколения навсегда запомнили тот день, когда Фадеев на пленуме правления Союза советских писателей со свойственным ему пылом произносил обличительный доклад о «космополитах». Поэт Александр Трифонович Твардовский подметил в его ораторской манере «натужный пафос и напряженную рыдательную задушевность».

В разгар выступления в Дубовом зале Центрального дома литераторов погас свет. Внесли свечи, и Фадеев продолжил свою мрачную речь при свечах. Люди, которых он называл врагами советской литературы, были ему прекрасно известны. Еще недавно он их поддерживал как талантливых искусствоведов и знатоков театра. С некоторыми дружил. И теперь он всех предал. Такова была цена, которую он платил за свое высокое кресло и расположение вождя.

Говорят, впоследствии Фадеев каялся, что принял участие в этом позорном деле. Выпив, он говорил, что его вызвали в ЦК и заставили произнести этот доклад:

— Что я мог ответить Иосифу Виссарионовичу? Что я мог?

Но он не только исполнял указания сверху, но и проявлял инициативу. Выполняя свой партийный долг, изничтожал то, что считал политически вредным, хотя при этом прекрасно понимал, кто талантлив, а кто бездарен. И бдительно выискивал повсюду идеологическую крамолу…

Советский человек превратился вовсе не в носителя высокой морали, самоотверженного и бескорыстного труженика. Жизнь толкала его в противоположном направлении. О революционных идеалах твердили с утра до вечера. Но люди видели, что никакого равенства нет и в помине.

Иностранцам это бросалось в глаза:

«Поражает, что в стране, называющей себя социалистической, доходы отдельных слоев резко, необычайно резко различны. Налоговое законодательство Советского Союза ущемляет интересы широких масс в значительно большей степени, чем налоговое законодательство любой западной страны. Косвенные налоги потребитель выплачивает, приобретая по повышенным ценам товары ежедневного потребления. Это самые антиобщественные налоги, поскольку они неизмеримо тяжелее бьют по карману бедных, чем состоятельных. И нигде покупка продуктов не сопряжена с такими страшными трудностями, как в Советском Союзе… Наитягчайшим бременем давят на женщин жилищные условия, в которых вот уже много лет живет подавляющая часть населения… О таких вещах мы не имеем никакого представления. Только испытав все это на себе, можно понять, как неблагоприятно отражаются бытовые неудобства на семье».

А жизнь начальства была недурной даже в самые голодные времена.

В последние сталинские годы для высокопоставленных чиновников ввели доплату — так называемое денежное довольствие или, как тогда говорили, конверты. Это была, собственно, вторая зарплата. Эти деньги нигде не фиксировались, ни налоги, ни партийные взносы с них не платили. Сейчас бы их назвали «черным налом». И жены о них не знали.

Средняя заплата рабочего или городского служащего составляла в то время примерно шестьсот с небольшим рублей. Секретарю ЦК партии платили восемь тысяч рублей, и еще двадцать тысяч составляло так называемые денежное довольствие, то есть вторая зарплата в конверте. Тратить эти деньги было не на что. Поэтому Сталин складывал свои конверты в служебный сейф, не зная, что с ними делать. Все необходимое руководство получало через систему закрытых распределителей.

«Советский народ — это вовсе не бескорыстные аскеты, лишенные личных потребностей и живущие только радостью победы большевизма, — отмечал Клаус Менерт. — Бедность стала пороком. Наряду с коррупцией в Советском Союзе жива и жажда наживы».

Толстые пакеты с купюрами высшие руководители отдавали неработающим женам, которые регулярно совершали рейды по спецбазам и магазинам.

«Отправив руководящих мужей на работу, жены созванивались между собой и договаривались о поездке, — вспоминает сын генерала Николая Кузьмича Богданова, заместителя министра внутренних дел СССР. — Потом обращались к своим мужьям с просьбой прислать машину. Иногда каждая из высокопоставленных дам ехала на своей машине, порой объединялись вместе. На автомашинах ряда руководящих работников тогда имелись правительственные гудки, представлявшие собой две удлиненные хромированные дудки, устанавливавшиеся на переднем бампере перед радиатором. Они издавали низкий трубный звук. Едва завидев машину с гудками, инспектора милиции немедленно включали зеленый свет, а если был подан звуковой сигнал, то вообще сходили с ума, обеспечивая беспрепятственный проезд».

«Колоссальная разница в доходах и жизненном уровне верхов и низов больше всего остального бросается в глаза в советском государстве, — удивлялись иностранцы. — Здесь — роскошь, там — нищета; здесь — благоустроенные квартиры и дачи, там — битком набитые коммунальные квартиры. Элегантные лимузины — для одних и переполненные автобусы — для других».

За большими начальниками тянулись чиновники пониже рангом.

По случаю 800-летия основания Москвы осенью 1947 года хозяин города первый секретарь МК и МГК Георгий Михайлович Попов устроил прием. Иностранные гости поразились роскоши — в скудное послевоенное время! Меню сохранилось: икра зернистая, икра паюсная, расстегаи с рыбой, балык белорыбий, лососина малосоленая, раки в пиве, поросенок, галантин из пулярки, стерлядь волжская в шампанском, рябчики сибирские…

Когда Попову показали вырезки из иностранных газет, он был раздражен:

— Они что, голодают там? Только о еде и пишут. А о выставках, канале, метро, новых домах — почти не слова. Это же главное у нас!

Номенклатура обосновывалась со всеми удобствами. Вот как занимались обустройством быта руководителя Советской Украины Хрущева. В феврале 1945 года в Киеве приняли постановление политбюро ЦК Украины под грифом секретности «особая папка», в котором, в частности, давалось указание республиканскому наркомату торговли: