— Я так мыслю, государь, если нам знать дали, что Георгий жив, то он где-то рядом, ждёт своего часа. Не в Литве ждёт, а вот тут, в Слободе!

— Обрадовал! — Иван Васильевич даже встал. — И как его подле меня искать? Всех подряд на дыбу тащить? А если не тот, то прощенья просить?

Это был серьёзный вопрос, тех, кому ненужные вопросы задавали, Малюта живыми от себя не отпускал. Чтоб не сболтнули лишнего... Но по Москве уже и так нехорошие разговоры ходят, мол, берут людей в Пыточную и терзают до смерти. Никому же не объяснишь, что казнили не оттого, что виновен, а оттого, что слышал ненужное. Памяти человека не лишишь, приходилось лишать головы.

Немного подумав, государь вздохнул:

— Ладно, иди. Добьюсь от бояр и митрополита, чтоб позволили брать на дыбу каждого, кого заподозрю...

— В чём? — осторожно поинтересовался Скуратов. Не собирается же Иван Васильевич объяснять думе свои подозрения?

— Не глупее тебя! — огрызнулся государь. — В измене!

Григорий Лукьянович всё же счёл нужным высказать сомнения:

— Не согласится дума-то и митрополит тоже.

Иван стоял к Малюте боком, глянул исподлобья, хмыкнул недобро:

— Сам о том думал. Не у бояр стану просить и не у этого нытика! У люда московского спрошу! Он в боярскую измену поверит! И карать разрешит. Вот тогда и посмотрим, смогут ли бояре возразить!

Малюта глядел на государя влюблёнными глазами. Такого придумать не смог бы никто, только он, его государь, самый умный и достойный человек на свете, за которого Григорий Лукьянович не задумываясь отдал бы всю свою кровь по капле! Свою кровь Малюта Скуратов отдаст при штурме крепости Пайды ещё не скоро, а вот чужой до этого выпьет столько, что в веках останется для потомков символом жестокости и зверств. А ведь он всего-навсего был верным цепным псом, готовым услужить хозяину ценой собственной даже не жизни — бессмертной души!

Малюта снова и снова перебирал людишек вокруг Москвы, разыскивая возможного сына Соломонии, первой жены князя Василия.

А государь занимался написанием грамоты и завещания. Грамоты оказалось две — одна боярству, вторая для простого народа.

Обе грамоты и особенно завещание — удивительны по своей сути. Если завещание прочесть, не зная, кем написано, то автора ни за что не угадаешь, настолько оно не совпадает со знакомым нам образом грозного царя.

В завещании почти исповедь страшно одинокого, сознающего, что основательно запутался, человека. Иван Васильевич каялся в своих грехах и преступлениях, признавал, что снискал всеобщую ненависть своими злыми делами... пока ещё жив, но Богу скаредными своими делами хуже мертвеца... смраднейший и гнуснейший... из-за чего всеми ненавидим... Он жаловался, что тело изнемогло, болен дух, множатся струпья телесные и душевные, и нет врача, который помог бы, нет того, кто поскорбел бы вместе...

Государь признавал, что уехал из Москвы, потому как был изгнан от бояр самовластия их ради из-за множества его беззаконий. Конечно, царя никто не изгонял, но, по сути, Иван Васильевич был недалёк от истины, многим этого хотелось бы.

Поразительны наставления сыновьям, как совместно разумно править государством. Главный совет: быть дружными и никому не позволять себе указывать, иначе советчики станут править сами. Этот урок Иван Васильевич вынес из своего собственного детства и юности. Государь наставлял сыновей: людей, которые им верно служат, жаловать и любить, от всех оберегать. Позже это наставление перерастёт в немыслимые привилегии опричникам.

К тем же, кто против выступает, советовал проявлять милосердие, опалу класть не вдруг, а по размышлении, без ярости! И это Иван Васильевич Грозный, чья ярость позже стоила жизни даже старшему из его сыновей, Ивану!

Если бы такое писалось немного позже, когда уже шли опричные безобразия, то всё завещание выглядело бы откровенным фарсом, как и грамоты, отправленные боярам и московскому люду. Но в тот момент, похоже, Грозный искренне оплакивал своё почти не удавшееся правление, сознавая, что во многих бедах повинен сам. Недаром он перед сыновьями сознается, что своими грехами навлёк на них такую беду.

А беда была нешуточной, Боярская дума могла и принять его отречение. Сыновья же были ещё попросту малы, никакой гарантии удержать для них трон Иван Васильевич не имел. И кто знал, на чью сторону встанет московский посад?

Но Грозный не ошибся, посадские приняли сторону кающегося государя, не подозревая, что за этим последует.

А Иван Васильевич и впрямь очень переживал, это сильно сказалось на его внешности. Увидев царя после его возвращения, бояре едва узнали своего грозного властителя. Лицо осунулось, взор потух, густые волосы сильно поредели, появились пролысины, борода торчала чуть не клочьями... Страшные переживания изменили Ивана Васильевича не к лучшему и внешне, и духовно.

Поразительно, казалось бы, столько пережив и осознав свои ошибки, приведшие его на грань отречения, Грозный должен бы сам править так, как только что завещал сыновьям, но!..

Дальше началась ОПРИЧНИНА!

В Москве росла тревога. Государь не раз уезжал из столицы, но всегда за него кто-то оставался, чаще всего царевич Иоанн, он старший, он наследник. А в этот раз и наследники оба в Александровской слободе, и войско не собирали, и казна при государе... Когда в Москву вдруг вернулась часть бояр, воевод, дьяков, отправившихся сначала с царём, их засыпали вопросами: что да как?

Но никто толком ничего объяснить не мог, только твердили, что государь лоб себе побил, поклоны кладя, да что ничего никому не говорит.

Эта весть, что государь усиленно, до синяков на челе молится, мгновенно облетела Москву, приведя в умиление весь люд.

В кабаке на Заглинье шёл горячий спор, меж собой спорили двое дурней о том, сколько синяков на лбу у государя. Народ всё больше поддерживал того, который говорил, что много. Вестимо, если каждый день поклоны класть, с собой не считаясь, то одним синяком не обойдёшься. Вдруг тот, что стоял за один, усмехнулся, обращаясь к своему противнику:

— А вот ежели тебе по лбу каждый день оглоблей бить, так сколько у тебя синяков будет?

Тот растерянно развёл руками:

— Много... Сколько дней бить станешь, столько и будет...

— Э не-е-е... — довольно протянул спорщик. — Один у тебя синяк будет, потому как сольются они все вместе в одно целое.

Окружающие ахнули от справедливости такого утверждения. И тут же раздался жалостливый голос жены хозяина кабака, которая вынесла пироги посетителям:

— Это выходит, у государя синяк на всё чело?!

— А как же! — согласился спорщик.

Всем уже не до него, каждый трогал свой лоб, пытаясь представить, сколько же нужно вытерпеть боли, чтобы заработать сплошной синяк!