* * *

Отчаянные «ковбои» не всегда искушены в конспирации. Налетчики постоянно перекрашивали волосы, но презирали дактилоскопию, оставляя, на радость месье Бертильону, шикарные отпечатки где ни попадя. Но причина серийных провалов была в том, что полиция отлично знала, где искать бандитов, — в анархистских кругах, кишевших стукачами.

Бандиты попадали в частый бредень, раскинутый полицией, в числе сотен анархистов, часто не связанных с криминалом: у каждого из них находилось что-то — уклонение от армии, публичное восхваление Бонно, — что позволяло упечь их за решетку. Нередко арестованные пытались покончить с собой. Отныне в глазах общества «анархист» означало: «преступник». 25 марта арестовали двадцатиоднолетнего редактора журнала «Анархия» Виктора Львовича Кибальчича: будучи противником уголовщины, он все-таки не выдал ночевавших у него, встречавшихся или работавших в редакции товарищей-налетчиков. Отсидев пять лет, он был снова арестован, в январе 1919 года его обменяли на французского офицера, арестованного ВЧК. В Советской России он дрался с Юденичем, работал в Коминтерне, ушел в троцкистское подполье, прославился как писатель под именем Виктора Сержа. Ромен Роллан чудом выцарапал его из очередной ссылки в 1936 году: еще немного — расстреляли бы.

В анархистской братии интеллектуалы, трезвенники, антиклерикалы, противники брака, вегетарианцы, пацифисты, синдикалисты соседствовали с иллегалистами. Теми, кто считал, что преступление против буржуа приближает революцию, и практиковал «реприз индивидюэль» — «индивидуальное возвращение» чего-то, проще говоря, кражи, восстанавливающие социальную справедливость. Самым знаменитый из них, Александр Мариус Жакоб (по другой версии, его сообщник Франсуа Вестерманн), — прототип джентльмена-грабителя Арсена Люпена из романов Мориса Леблана. Такими — не партийными, не учеными — иллегалистами были и Бонно со товарищи, вращавшиеся в анархистских кругах, где помочь, обогреть, спрятать, не задавая лишних вопросов, было святым принципом солидарности.

Бонно к семнадцати годам приобрел репутацию смутьяна, несколько приводов за кражи, браконьерство, драки на танцульках и богатый опыт увольнений: ни с одним хозяином правдолюб не уживался. После очередного увольнения умерла его маленькая дочь. Работая в гаражах, он породнился с автомобилями и угонял их ради удовольствия покататься пару часов. Судьба заносила Бонно в Женеву и Лондон. Создатель первой в мире полицейской лаборатории Эдмон Локар вспоминал, как посетивший ее Конан Дойл остановился перед фото Бонно: «Да это ведь Жюль, мой бывший шофер!»

Всесторонне одаренный, он, если бы не стал анархистом, вошел бы в «рабочую аристократию»: у Бонно вообще было лицо положительного пролетария. В армии он считался лучшим стрелком роты. Когда за участие в забастовке его выкинули на улицу, а жена ушла к секретарю профсоюза, стал виртуозным медвежатником. Несмотря на престиж профессии, он так и не слился с уголовным миром: Бонно грабил, чтобы изменить мир к лучшему. В постели его утешала прекрасная Жюдит Толлон, вдова кладбищенского сторожа-анархиста, у которого Бонно в Лионе снимал комнату.

Идиллия рухнула, когда полиция вышла на след Бонно, обчистившего нотариуса, и ему пришлось 27 ноября 1911 года среди ночи удирать на украденном «бюире». Сообщник Платано повез его в фаланстер в Роменвилле под Парижем, где располагалась редакция «Анархии». Что произошло в пути, известно со слов Бонно, и это — самый неприятный эпизод его биографии. В пути мотор заглох. Бонно копается в моторе, его друг играет с браунингом. Ссора. Платано угрожает, Бонно пытается его обезоружить. Случайный выстрел. Раненый друг кричит так жалобно, что приходится его добить. Обыскивая труп, Бонно находит тридцать тысяч франков, наследство, которое Платано получил в Италии и о котором, возможно, 416 рассказал товарищу.

Деньги не пошли впрок. Бонно отослал двадцать пять тысяч Жюдит, но полиция, как только Платано опознали, задержала Толлонов. Бонно же как ни в чем не бывало доехал до друзей Платано; они поверили его рассказу — этого требовала этика анархистов — и помогли, чем могли. Юные коммунары из Роменвилля давно промышляли идейным воровством, но Бонно открыл перед ними сияющие перспективы идейного бандитизма.

Двадцатидвухлетнего Каллемена звали Наукой: за круглые очечки и жажду знаний. Он жил среди книг и каждую фразу начинал: «Наука доказала», «Наука запрещает». Скромный, чувствительный юноша, девственник и вегетарианец, с тринадцати лет работал по шестнадцать часов в день, не выносил вина, табака и кофе. Анархизм был для него религией. Он обосновал использование достижений прогресса, чтобы «разобраться с обществом», дарил друзьям таблетки цианистого калия и кричал: «Да здравствует смерть!»

Двадцатилетнего Суди, «мертвенно-бледного, с заостренным профилем, добрыми серыми глазами»[23], прозвали Невезучим. Во время одной из четырех отсидок за профсоюзную деятельность он подцепил туберкулез и знал, что обречен, но не отчаивался: по его словам, он словно родился заново, когда к нему впервые обратились «товарищ». Он был столь сентиментален, что плакал, слушая уличных певцов; «не знал, как подойти к женщине, чтобы не показаться смешным»; щедро отвешивал покупателям в лавочке на улице Муффтар, где работал, в два раза больше крупы, чем они просили.

Презиравший интеллигенцию психопат Гарнье, «смуглый, немногословный красавчик с удивительно пронзительными черными глазами», театрал и спортсмен, мастерски стрелявший с обеих рук, 19 марта 1912 года отправил письмо на жаргоне апашей (49) шефу полиции Гишару, назначившему десять тысяч франков за его голову. Поиздевавшись над скупостью полиции, Гарнье утверждал невиновность Дьедонне и провозглашал: «Я знаю, что буду побежден, что окажусь самым слабым, но надеюсь заставить вас дорого заплатить за победу». Чтобы не было сомнений в авторстве, он приложил к письму листок с отпечатками своих пальцев.

Серж писал: «Из него бы вышел прекрасный полярник, хороший солдат для колониальной войны в джунглях, а в иное время — отважный повстанец, командир нацистского штурмового отряда или унтер-офицер в армии Роммеля»[24].

Добрый колосс, двадцативосьмилетний токарь и виртуозный вор Каруи познакомился с Бонно еще в Женеве в 1908 году. Он был так влюблен в свободу, что покупал птиц в клетках и отпускал их на волю, мечтал о тихой жизни с подругой в домике в деревне. 9 января 1912 года на пару с двадцатилетним поваром Меджем он зверски убил в парижском пригороде девяностаоднолетнего рантье и его служанку. Его самодеятельность на суде припишут к общему счету, предъявленному анархизму. При аресте Каруи не воспользовался имевшимися у него двумя браунингами, «слишком уважая человеческую жизнь».

* * *

После убийства Жуена арест Бонно был делом считаных часов. Кто-то стукнул: Бонно скрывается в «Красном гнезде», доме миллионера-анархиста Альфреда Пьера Фромантена в Шуази-ле-Руа. Миллионер, за десять лет застроивший этот тихий деревенский пригород, пребывал в Бразилии, а Бонно приютил механик-анархист Дюбуа, арендовавший здесь гараж. Узнав о случившемся в его владениях, Фромантен предпочел не возвращаться во Францию и умер в 1917 году в Женеве, кажется в нищете и при странных обстоятельствах.