Еще дверь, даже не дверь, а настоящие парадные врата. Я поколебался, оглянулся на Гендельсона. Он понял по-своему. Надменно улыбнулся, расправил плечи, выпятил грудь, он же рыцарь, толкнул створки.

Третий зал, это уже анфилада залов, но крытый зал, настоящий, только сверху все равно льется ровный рассеянный свет, будто там в своде дыра. Мы вступили в этот странный храм опасливо, даже не переговаривались, обменивались взглядами. Стены из синеватого камня словно в дымке, но воздух чист и свеж. Залы просторные, округлые своды теряются в темноте, из каждого зала там в полутьме угадываются проходы.

Глаза быстро привыкали, я заметил на той стороне врата. Гендельсон тоже заметил и, опасаясь, как бы я не решился опередить его в героизме, поспешно пересек этот зал и толкнул створки. Ворота отворились в такой же точно зал. Стены из такого же камня, что-то в них нечеловечески вечное, несокрушимое, странноватое. Вдоль стен на высоте моего роста выпуклый орнамент в виде цепи из квадратных колец, из ровных стен то и дело выпячиваются массивные барельефы странных зверей, птиц, чудищ, совсем редко попадаются человеческие лица, всякий раз я вздрагивал, останавливался.

Люди, если это люди, смотрят с неистовой злобой, требовательностью, а когда я оглядывался, их глаза по-прежнему следили за мной. Знаю, это в картинах есть такой эффект, когда кажется, что портрет следит за тобой, для этого художнику надо всего лишь нарисовать глаз, смотрящий прямо, зрачок посредине, но я не слышал, чтобы и скульптуры могли провожать взглядом.

Пол блестящий, отполированный, мозаичный, в той же синевато-сдержанной гамме. Как стекло. Для пробы я вытащил молот и, присев, стукнул по полу.

Гендельсон вскрикнул от святотатства. На лице проступило отвращение. Глухой стук странно громко разнесся по всем залам, пошел гулять эхом по удаленным помещениям. Мне послушался очень далекий не то грохот, не то раскат грома, а Гендельсон побледнел и сказал дрожащим голосом, что это рычание чудовищного зверя Угерлы.

На полу не осталось даже белого пятнышка, как обычно когда бьешь молотком по камню. Я ударил сильнее, но поверхность оставалась зеркально чистой, ровной, как стекло. Грохот прозвучал мощнее. Я поднялся, молот в руке, осмотрелся.

Гендельсон перекрестился, сказал дрожащим голосом:

— Езус Кристос!.. Да будет с нами крестная сила!.. Да защитят нас святые апостолы…

Я вздрогнул, почудилось присутствие третьего, но глаза безуспешно искали по всем темным углах. Я даже вскинул голову, свод высок, расписан райскими кущами, вроде никого, даже ни одной летучей мыши, но все-таки кто-то есть…

За спиной прозвучал мягкий голос, но сильный, уверенный, как говорил бы полководец, что оставил битвы и уже много лет занимается философией и выращивает в своем саду капусту:

— Давно не было в моем храме гостей… Даже не знаю, что с вами делать?

Среднего роста, крепкого сложения, он стоял шагах в пяти от нас. Очень немолодой, я бы не рискнул назвать его возраст, ибо с такой фигурой трудно вообразить старика. Однако прожитые десятилетия оставили свой след на лице, в седых волосах, даже в голосе.

Гендельсон учтиво поклонился.

— Святой отец, мы вторглись в ваш храм, ибо нуждались в защите. Темные силы идут за нами по пятам! Мы спешим, чтобы спасти Кернель…

Он выпрямился и смотрел с подобающим достоинством человека, выполняющего такую высокую и важную миссию. Священник кивнул, взгляд его старческих светлых глаз обратился ко мне. Особенно внимательно, как мне показалось, он рассматривал мешок за моей спиной. Мне даже почудилось, что он видит его содержимое. Я тоже поклонился, развел руками. Почему-то объяснять про Зорр и Кернель показалось неуместным в таком месте, где пахнет вечностью.

— Здесь вы найдете любую защиту, — произнес он. — Но только, увы, здесь… Это место неподвластно времени.

Гендельсон поклонился со всей учтивостью мужественного барона-воина перед служителем церкви высокого ранга.

— Нам только перевести дух, — заверил он. — Хорошо бы, конечно, как-то перебраться на ту сторону этой горной цепи… Мне показалось, что пока мы проходили через эти залы, мы прошли горный хребет, по крайней мере, наполовину!

Священник слабо улыбнулся, развел руками.

— Ты прав, сын мой. Такой в самом деле существует…

Гендельсон оглянулся на меня, лицо его сияло. Он снова взял руководство в свои руки, снова решает, определяет, находит, ведет!

— Тогда, святой отец, укажи нам путь и благослови на дорогу.

Священник вздохнул, рука описала полукруг, приглашая следовать за ним. Мы послушно двинулись, он сказал, не оборачиваясь:

— Сейчас перекусим, чем господь послал… этого вам хватит на весь оставшийся путь. А насчет прямого прохода…

Он умолк в затруднении. Гендельсон сказал нетерпеливо:

— Что? Его завалило?

— Нет, проход в порядке… Конное войско пройдет в четыре коня в ряд…

— Так что же? — допытывался Гендельсон. — Там какой-нибудь дракон угнездился? Да еще прямо на дороге?.. Так мы этих крылатых ящерок перебили, святой отец, больше, чем иная баба порезала уток!

Он грустно усмехнулся. Из темноты выступил невысокий стол, на нем головка сыра, большая глиняная миска с чем-то белым, наподобие муки, и три сухие рыбины. Вобла, подумал я, инстинктивно огляделся в поисках пива. Священник указал на широкую скамью, мы сели, он первым взял рыбу и принялся чистить.

Гендельсон обдирал рыбу неумело, мы со священником закончили ноздря в ноздрю, он покосился на меня с уважением. Я тоже посматривал уважительно, ведь я такую рыбу чистил почти каждый день, не воблу, так тарань или хор-р-ошего леща, умею чистить просто виртуозно, ни одного лишнего движения, быстро и качественно.

Когда Гендельсон заканчивал чистить, мы уже обсасывали последние плавнички. Скелеты, разобранные на отдельные косточки и позвонки, уже лишенные таких лакомых межпозвоночных хрящиков, рассыпались по всему столу, похожие на блестящие кольца для миниатюрных колодцев.

Странно, я сожрал всего лишь леща, это не еда, а закуска к пиву. Но сейчас я чувствовал себя сытым. Совершенно сытым. Посмотрел на глиняную миску с мукой.

— Это, — проговорил я тихо, горло сжали незримые пальцы, — это то самое… что тогда с неба…

Священник кивнул.

— Да, — ответил он просто. — Человек должен есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Невкусно, зато мысли не уходят с прямой дороги.

Гендельсон спросил нетерпеливо:

— Святой отец, так как нам пройти на ту сторону хребта?.. Там наш Кернель!

Священник обронил так же тихо, грустный взгляд скользнул по моему лицу, в глазах священника я уловил глубокое сочувствие и печаль:

— Там долина, а на той стороне великий и славный город Анг-Идарт… Но что с ним сейчас, я не представляю…