134-й пехотный Феодосийский полк сформирован в 1831 г. как Прагский пехотный полк. С 1863 г. – Феодосийский пехотный полк. В 1914 г. входил в состав 34-й пехотной дивизии. Дислокация – Екатеринослав.

В силу этого я был лишен возможности присутствовать на торжестве и даже воспользоваться приглашением семеновцев, которые проездом через Москву прислали ко мне офицера с просьбой быть гостем полка на все время торжества, и что для меня будет поставлена палатка в район расположения полка. Не мог я присутствовать на торжествах частным лицом, когда в строю стояли вверенные мне части. Знаю только со слов великой княгини Елизаветы Федоровны, что государь ей написал: «Гренадеры особенно меня порадовали своим блестящим видом, все ими любовались».

1-й лейб-драгунский Московский императора Александра III полк, как старейший из сформированных Петром драгунских полков, был переименован в 1-й лейб-драгунский Московский императора Петра Великого полк. Командир полка князь Енгалычев пожалован флигель-адъютантом.

Когда государь объявил полку о наименовании его впредь полком Великого Петра, офицеры просили о сохранении полку и вензелей императора Александра III, один из офицеров тут же представил и рисунок соединенных вензелей. Государь император уважил просьбу офицеров, сказав:

– Мне очень дорого, что вы просили о сохранении вензелей моего отца.

В Москве, как и во всех прочих войсковых сборах, празднование Полтавской победы выразилось церковным парадом, причем согласно высочайше утвержденному церемониалу при провозглашении вечной памяти Петру войска взяли «на-караул» и отдавали честь.

Сделаю два маленьких отступления: за год перед описанным торжеством, в 1908-м, исполнилось 200 лет со дня победы под Лесной, которую Петр называл матерью Полтавской победы. В день этой годовщины государем императором был утвержден полковой знак лейб-гвардии Семеновского полка:[241] белый эмалевый крест формы и размера того, который был на груди Петра в Полтавском бою и спасший его от пули, которая об этот крест ударилась. Командир и общество офицеров прислали мне в подарок тот знак, который я всегда ношу, и серебряную медаль, на которой Петр изображен в лавровом венке.

Вскоре после возвращения с маневров я получил телеграмму от бывшего полкового адъютанта Бугульминского полка капитана Егорова, в которой он сообщал, что по приказанию Главного штаба знамя полка препровождается на хранение в Петербургский арсенал. Знамя прибудет по Казанской железной дороге поездом таким то.

Для принятия знамени и относа его на Николаевский вокзал была наряжена рота 7-го гренадерского Самогитского полка[242] при хоре музыки.

Я сам встретил знамя, бывшее с полком во всех боях и дважды простреленное, присутствовал при переносе его на Николаевский вокзал, и когда знамя было установлено в отведенном для него помещении и сдано под караул, пригласил капитана Егорова и знаменщика к обеду. Этот знаменщик принял знамя тотчас после его прибывки, держал во время освящения и носил его в течение всей войны, был награжден Георгиевскими крестами I V, III и II степеней. Мне было отрадно угостить их и вместе с ними вспомнить все пережитое за два года войны, причем, как это всегда бывает, все тяжелое как будто отошло куда-то далеко, все же хорошее вспоминалось особенно живо.

Как уже сказано выше, лето 1908 года прошло вполне благополучно. Командующий войсками неоднократно выражал свое удовлетворение блестящим видом гренадер. Казалось, между нами установились совершенно нормальные отношения.

Генерал от инфантерии Плеве посетил нашу гимнастическо-фехтовальную школу, присутствовал при испытании одной из серий инструкторов, окончивших шестинедельное обучение, и остался вполне доволен достигнутыми результатами.

Каково же было мое удивление, когда командующий войсками, пригласив меня к себе, объявил:

– Созданные вами школа гимнастики и сообщения для офицеров не предусмотрены никакими уставами. Военный министр признает их вредными, отнимающими время у офицеров в ущерб их служебным занятиям, и приказал закрыть школу и прекратить сообщения.

Я прямо остолбенел, особенно потому, что запрещение было отдано как бы от имени военного министра, который был, во всяком случае, умный человек и далеко не педант. Напрасно попробовал я заступиться за школу и подчеркнуть очевидную потребность в подобных сообщениях и их пользу, командующий войсками остался тверд в своей точке зрения и пришлось все отменить. Указал только, что лучше отменить простым распоряжением, не отдавая в приказ, с чем командующий войсками тотчас же согласился.

Месяца через два после этого разговора приезжает ко мне генерал Нищенков и докладывает, что его вызывал командующий войсками и спросил, как устроить окружную фехтовально-гимнастическую школу. Нищенков ответил, лучше всего обратиться к командиру Гренадерского корпуса, который специалист в этой области и сразу все наладит. Командующий войсками круто оборвал разговор и отпустил его. Так мы и остались без фехтовально-гимнастической школы.

Создалось странное положение. Наружно наши отношения с командующим войсками, как служебные, так и частные, остались вполне правильные, я бывал на всех его приемах, всегда обо всем его уведомлял, и тем не менее не только в войсках, но и в московском обществе стали говорить, что генерал Плеве не переносит командира Гренадерского корпуса, ревнует его к войскам. Я и так жил сравнительно замкнуто ввиду отсутствия семьи, так как жена с младшей дочерью провели почти все годы моего командования гренадерами в Швейцарии, в клинике профессора Ру или в указанных им курортах. А тут стал еще охотнее оставаться дома. Даже великая княгиня Елизавета Федоровна не скрыла от меня недоброжелательного отношения ко мне командующего войсками.

Но свою служебную линию я держал твердо. Убежденный в неминуемой близости европейской войны, я соответственно этому вел и воспитание войск, не скрывая своего убеждения от начальников, и прилагал все усилия добиться полного сближения между родами оружия; особенно дружбы между артиллерией и пехотой. Внутреннее настроение в частях требовало постоянного твердого руководства. Каждый год вслед за прибытием новобранцев от соответствующих воинских начальников поступали секретные списки с перечислением фамилий новобранцев, принадлежащих к составу боевых дружин, причем против некоторых фамилий были пометки «предназначен на должность командира роты, на должность батальонного командира, командира полка». До 1908 года большинство людей, внесенных в подобные списки, отличались своим нерадением к службе, плохим поведением и не пользовались ни уважением, ни расположением товарищей. Но с 1910 года по отданному, очевидно, в дружинах указанию, эти люди стали выделяться не только своим хорошим поведением, но и примерным отношением к службе, являлись одними из лучших солдат в ротах. Стало не только труднее за ними следить, но, являясь примером в роте и по поведению, и по исправности по службе, они стали приобретать значение в ротах и даже подкупать в свою пользу и ротных командиров. Так, в одной из рот 4-го гренадерского Несвижского полка[243] один из таких принадлежавших к боевой дружине, заметив, что он не включен в список людей, выступавших на охрану поездов чрезвычайной важности, обратился к ротному командиру со следующими словами: