— Хуже. Люди хотят быть бессмертными. Вот в чем вся пакость. Бессмертными.

— Глостер не спеша налил Але почти полный стакан коньяку, протянул:

— Пей!

Девушка замотала головой, но Глостер напиток не убрал, ей не осталось ничего, как взять толстостенный стакан обеими руками… А собственно, что она потеряет? Координацию движений? Девичью честь? Аля нервно скривила губы от идиотизма болтающихся, как беспризорные коты, мыслей… В несколько глотков осушила стаканчик, откинулась на спинку дивана, подобрав под себя ноги и укутавшись в покрывало. Алкоголь мягко коснулся мозга бархатными лапками, окутал мерцающим теплым туманом…

Что происходит? Чего добивается Глостер? Ждет. Тянет время. И снова ждет.

Есть хоть что-то более изматывающее, чем ожидание? Особенно если это ожидание схватки с Маэстро, которое должно закончиться смертью одного из них… Стоп!

Почему — одного? Глостер навязчиво, параноидально ненормален, но притом он — боится и жаждет… Жаждет славы и короны «черного демона»! А неверная молва тех, среди кого они оба жили последние годы, приписывает этот сомнительный титул, эту жутковатую доблесть Маэстро! И важно то, что он, Глостер, в этот титул верит, верите мистической искренностью! А это означает, что подсознательно он ждет не схватки, а смерти! Своей смерти! Он верит, что умрет через несколько часов — или минут? — потому что нельзя победить человека, у которого договор со смертью!

А что ей от этого? И почему она жива до сих пор? Потому что — наживка? Или просто Глостер играет7 Играет только затем, чтобы показать себя равным Маэстро!

А это означает… Господи, что же делать?! Этот псих, «враг целесообразности», может убить ее в любую минуту! Это будет его вызов, его месть Маэстро. «Да, я не смогу победить тебя, но смогу отнять у тебя то, зачем ты пришел, — девчонку!»

Или — еще хуже: Глостер не просто убьет ее, он как бы принесет в жертву повелителю, князю тьмы, как залог послушания и преклонения, и тогда — ему даруется победа над Маэстро?! Надежда на жизнь от хранителя смерти! Господи, какой страшный бред!

— Э-эй? Ты там жива? — услышала девушка голос Глостера. — Или уснула?

— Нет. Я не уснула.

— Не время спать перед рассветом… Хорошая строка для начала стихотворения, а?.. Может, мне пристало бы быть поэтом?

Как время сглаживает годы — так море сглаживает раны.

Не те глаза у непогоды, а сны тревожны и желанны, А сны полны непостоянства — то недоверчивы, то строги, И хрупкий бред ночного пьянства простят языческие боги.

Светясь сиренью и рубином, вино лукаво и надежно — Оно, как прежде, правит миром, ему, как прежде, верить можно!

И фиолетовые грезы, как лунный свет, мягки и гибки .

Несостоявшиеся слезы несостоявшейся ошибки.

И в аромат осенних листьев бреду покорно и устало, Тону, как в наважденье истин, : в пурпурном золоте бокала…

Лишь в днях, составленных по датам, лишь в снах, оставленных по годам, Неотсиявшие закаты и — невзошедшие восходы.

— И невзошедшие восходы… — повторил Глостер с такой внутренней тоской, что Але пусть на миг, но стало жалко этого странного человека, похожего то на религиозного фанатика, то — на смертельно запуганного обывателя, призванного играть совершенно чужую и чуждую ему роль… — Восходы остались там, за несуществующей линией горизонта… Хотя… были и поэты, но разве они сумели исправить хоть что-то?.. Разве успели?.. — Глостер Вздохнул непритворно грустно:

— «Мне на плечи бросается век-волкодав, но не волк я по сути своей…» А теперь «век-волкодав» прибрел к закату старой шелудивой псиной — и каков итог?

Девушка ничего не ответила, да и не нужен был Глостеру ничей ответ. Он привольно и, как казалось, вальяжно развалился в кресле, вытянув ноги, рассмеялся в голос, продолжил свой темпераментный монолог, но в интонациях Глостера было куда больше тоскливого разочарования и желчи, чем веселости…

— Жизнь должна хоть как-то скрашивать людям ожидание смерти, а что вместо этого?.. Хомут и плеть, называемая властью. И никого на деле не обманывает отсутствие колючей проволоки, сторожевых вышек, лающих псов… Бежать все одно — некуда! Вывернуться-, выдернуться из своего навозного житья-бытья не дано никому, и именно потому наши быдлатые «новые русские» отличны от своих «старых» собратьев чаще всего лишь объемом брюшка да тяжестью бульдожьих брылей! А слюна у «новых» и «старых» течет по-прежнему обильно; людишки — животные ненасытные, их неистребимое желание жрать, хавать, глотать все, что попадает в пасть, и лапать, хватать, вылизывать истекающих соком самок или самцов да млеть под тихую, злобную завистливость менее удачливых тварей или то, что он, Глостер, в этот титул верит, верит с мистической искренностью! А это означает, что подсознательно он ждет не схватки, а смерти! Своей смерти! Он верит, что умрет через несколько часов — или минут? — потому что нельзя победить человека, у которого договор со смертью!

А что ей от этого? И почему она жива до сих пор? Потому что — наживка? Или просто Глостер играет. Играет только затем, чтобы показать себя равным Маэстро!

А это означает… Господи, что же делать?! Этот псих, «враг целесообразности», может убить ее в любую минуту! Это будет его вызов, его месть Маэстро. «Да, я не смогу победить тебя, но смогу отнять у тебя то, зачем ты пришел, — девчонку!»

Или — еще хуже: Глостер не просто убьет ее, он как бы принесет в жертву повелителю, князю тьмы, как залог послушания и преклонения, и тогда — ему даруется победа над Маэстро?! Надежда на жизнь от хранителя смерти? Господи, какой страшный бред!

Восторженное холопство пресмыкающейся и жестокой толпы — вот и все удовольствия, доступные смертным… Смертным!

Да, еще я зависть! А у нее все виновны изначально! Одни в том, что талантливы, другие в том, что бездарны! А правит… правит всем агрессивная, заполняющая собою все и вся посредственность! Именно она придает мерному чередованию времен образ то ли катящейся с горы колесницы, то ли отрезанной Юдифью головы Олоферна.

Впрочем, есть у человечков еще удовольствие куда более утонченное; аскеза и связанное с нею помрачение рассудка, считающиеся «просветленным состоянием души»… Да-да, вера в загробную жизнь, в бессмертие — не что иное, как душевная болезнь, сумасшествие, безумие, присущее человеку, самому злобному и тщеславному из всех животных… Почти как в Книге: «Змей был хитрее всех зверей полевых…»

Лукавое самомнение человека столь велико и самодостаточно, что он выдумал себе тотем и назвал его Богом… Или — Бессмертием. А затем поступил просто: уподобил его себе, только и всего! Не нашел ничего лучшего, как обвинить человекобога в собственных грешках, великих и малых, и — казнил! Казнил! Человеку не нужен никакой Бог, кроме него самого, но вот дать бессмертие он бессилен. А потому сохранить власть над паствой может лишь тот, кто сеет смерть. Господствует над нею. А уж как он называется — вождь, фюрер, везир, конунг, каган, хан, князь — никакой разницы. Никакой. Ведь над смертью он господствует временно, лишь на тот краткий миг, что ему позволено ею! Это только смерть приходит навсегда.