Прошелся конвойный, грохнул по дверям палкой – отбой. Погасили свет…

* * *

Владимир не знал, что в таких местах – спать нельзя вообще, разве что урывками или по очереди с корефаном. Он же – улегся на предоставленном ему месте, том самом, на которое он сел до этого – то, что это место петушиное его не смутило – сам пахан простил его, верно. Проснулся он от того, что ему зажали рот и потащили к столу, где уже дожидался в нетерпении блаткомитет…

Каким то чудом – ему удалось вырваться из рук шнырей, добежать до двери, грохнуть в нее. Со спины – наскочили сразу трое, ударили по голове, потащили. Кто-то зажег фонарик – неизвестно, откуда он тут был, но он тут был. Его перегнули через стол, кто-то подхихикивал, кто-то возбужденно сопел. Ножом разрезали штаны сзади…

– Дай масла… – прошипел кто-то – а то насухую…

Лязгнул засов, грохнула дверь камеры, безжалостный свет фонаря высветил его обитателей – на пороге стоял человек. Броник, Сфера, автомат Калашникова.

– По местам, с. и! Руки за голову! Стреляю без предупреждения!

* * *

– Как дальше жить собираешься?

Задавший этот вопрос лысоватый, пожилой, с жесткими волчьими глазами человек – сидел за столом в тесном кабинете абвера – то есть местной оперчасти. Кабинет был маленьким, с закрашенным масляной краской окном, в нем были три стула, стол, фонарь с зеленым абажуром[78], неизвестно откуда взявшийся, выкрашенный этой же масляной краской сейф, похожий на задницу бегемота. Не знающие обстановки – могли бы сказать, что перед вами типичный кум – начальник оперчасти, общаться с которым правильным пацанам западло. Но этот человек не был кумом, у него даже не было звания во Внутренней службе. Только Владимир этого не знал…

Равно как не знал он, и что отвечать на этот вопрос.

– Хочешь, выпущу?

Владимир понял смысл под…и, злобно глянул на мента. Выпущу… а за воротами родственники той б…и. И неважно что было на самом деле, он прекрасно знал, как здесь все происходит. Важно то, что говорят: если было – значит, было. Не отомстил – потерял намус, так и будешь жить с обидой за плечами. Правила, по которым здесь жили, были незатейливы, просты и смертельны, как горский обоюдоострый клинок.

– Можешь под суд пойти. Намеряют тебе лет восемь… как твоему брату, да?

Владимир остро взглянул на кума. Тот невозмутимо продолжил.

– Отправишься в зону с позорной статьей. Даже если после сегодняшнего по зонам малява не пойдет – опустят и так как миленького. Таких не любят. Или – хочешь обратно в хату, женщиной стать, а?

Владимир, не кавказец по крови, но кавказец по духу этого снести не мог. Но лысый – обманчиво легко отразил удар и нанес свой, от которого пошел звон в ушах и ослабели ноги…

– …руку поднял… меня… государство…

– Что… надо… – прохрипел Владимир.

* * *

Лысый ошибся – просчитал не до конца. Владимир признался брату, который вышел из тюрьмы готовым ваххабитом в том, что он сделал. В том, что он предал его. Возможно, кавказец не смог бы признаться из-за стыда. Но Владимир – смог.

Это было недалеко от их родного села. Брат, потный, тяжело дышащий от работы – копал схрон на случай чего – сел на кучу выкопанной земли – ее следовало отнести к полю через дорогу и рассыпать, чтобы не заметно было – поэтому землю складывали на брезент и поэтому, нужны были двое, чтобы нести все это. Владимир рассказал все – про бабу, про бега, про то, как он попал, про камеру, про лысого с волчьими глазами, про полученное задание. Рассказывать было мерзко – он давился словами, выплевывал их – но все же рассказал.

Брат выслушал его, а потом… расхохотался. Это было так неожиданно, что Владимир чуть не заплакал – хотя взрослый мужчина не должен этого делать никогда…

– Ты… чего…

Брат потрепал его по плечу.

– Ты думаешь, мне есть дело до того, что сделали с тобой русисты. Да мне все равно… но что сказал – молодец.

– Но я…

Глаза брата стали серьезными…

– Послушай – сказал он – что ты увидел, когда вошел в камеру, а?

Владимир подумал… он много чего увидел… но это было сложно описать словами. И хотелось как модно скорее и навсегда – забыть.

– Грязь… зло… ненависть…

– Ты прав, брат… посмотри вокруг. Что за красота… Это наш Кавказ, наша земля, земля наших отцов и дедов. Что принесли сюда русисты, кроме зла и ненависти…

Владимиру некстати пришло в голову, что ни их деды ни их отцы – на Кавказе не жили. Но он ничего такого не сказал…

– Ты видишь, какие у них повадки, брат? Если их запереть вместе, они будут издеваться друг над другом. Если их выпустить на волю – они будут издеваться над нами. Ты знаешь, сколько зла принесли русисты на Кавказ? Нет, ты не знаешь…

О том, сколько зла принесли русисты на Кавказ – брат узнал из лекций нелегального проповедника – салафита, сидящего в тюрьме… таких было немало. Что тут говорить… сам Айман аль-Завахири, второй человек в Аль-Каиде несколько лет назад сидел в Дербентском СИЗО… правда, выпустили его быстро. Но он был не единственным… таких было много, садились они даже специально. Это, конечно, была очередная великолепная идея… сажать в тюрьмы радикальных мулл – салафитов, при том, что в тюрьме кроме как слушать о том, сколько зла принесли русисты на Кавказ – и делать-то особо нечего. Государство было неповоротливо, сковано законами, которое само же и написало… оно не справлялось с мобильными, хищными особями, которые атаковали его со всех сторон. Пока это напоминало сражение слона с москитом… но ведь москит может быть переносчиком энцефалита, верно?

– Все это неправильно, брат, понял. Русисты вносят вражду между народами на Кавказе, они делают хорошо для себя и плохо для нас. Как только мы объединимся и прогоним русистов – мы будем жить, как братья и не будет никакой вражды. Понимаешь?

Владимир кивнул – хотя не совсем понимал.

– Я много слушал Амаля-эфенди… он рассказывал о том, как живут правоверные в его стране. Он сравнивал это с тем, как живут у нас под пятой русистов. В его стране – если кому-то не хватило денег – лавочник поверит ему в долг. Никто из чиновников – не смеет обирать людей так, как это делают у нас. Когда делают долг – не надо идти к чиновнику и подписывать бумаги… люди просто верят друг другу. И боятся Аллаха. Скажи, кто у нас боится и чего у нас боятся больше. Аллаха – или милиции русистов, а?

– Милиции, – вынужден был признать Владимир.

– Точно. А правоверный – должен бояться одного лишь Аллаха. И встретив русского мента даже безоружным – говорить: достаточно с нас Аллаха, он – прекрасный хранитель. Понял? Не бойся никого, кроме Аллаха…