Лорд Минто находил «чрезвычайно трогательной картину всеобщего восторга, обожания, любви и уважения», которые люди спешат выразить герою, едва завидят его. Такое «не передашь ни в пьесе, ни в стихах». Как-то на Пиккадилли Минто увидел Нельсона в окружении толпы и подошел поближе. Он «взял меня за руку, и тень славы упала и на меня».

«Одно его появление, — вторит лорду Минто леди Элизабет Фостер, — воспламеняет холодных англичан. Все приходят в восторг, все разражаются аплодисментами. Как-то некая бедная женщина попросила позволить ей прикоснуться к его пальто. Детей учат молиться на него, а в дверях и окнах всегда собирается полно зевак». Еще одним свидетелем славы и оглушительной популярности Нельсона в Лондоне оказался Джон Теофилус Ли. В море он ушел совсем еще мальчиком, в двенадцатилетнем возрасте участвовал в Нильском сражении на «Быстроходном» под командой капитана Хэллоуэлла, а впоследствии вышел в отставку и сделал состояние на гражданской службе.

Столкнувшись с Ли на улице, Нельсон попросил пройтись с ним до Стрэнда, где находился магазин шпажного мастера и ювелира Джона Сэлтера. На сей раз — случай нечастый — Нельсон был в штатском, но вид тем не менее имел довольно внушительный — «бледно-зеленые бриджи, высокие черные гетры, желтый жилет, простое синее пальто, шляпа правильной квадратной формы, наконец, большой зеленый козырек над глазом». В руках он держал палку с золотым набалдашником.

Впереди Нельсона стремительно катилась толпа, восторженно приветствующая твоего кумира. Людей было столько, что Нельсону с Ли едва удалось протиснуться в лавку Сэлтера. «Вспоминаете старые времена в Неаполе? — заговорил Нельсон со своим спутником. — Там мне тоже не давали прохода». «Сумев все же войти в магазин и закрыв за собою дверь, — продолжает Ли, — его светлость принялся осматривать оружие, принадлежащее разным эпохам, алмазный эгрет, многочисленные табакерки и так далее».

В соседних магазинах гравюр и эстампов имелось множество изображений Нельсона, и он в любой момент был готов пополнить их коллекцию. Сколько бы ни накопилось дел на краткий отпуск, адмирал находил время для встреч с художниками, терпеливо позируя, например, одновременно некоей Кэтрин Эндрас, изготавливавшей медальоны из воска, и безымянному автору миниатюр. Усевшись между ними, Нельсон не без самодовольства заметил: он не привык, когда его атакуют одновременно с левого и правого бортов.

Витрины магазинов Ханны Хамфри на Сент-Джеймс-стрит, Уильяма Форса на Пиккадилли, Уильяма Холланда на Оксфорд-стрит, «Лори и Уиттл» на Флит-стрит и Акермана на Стрэнде пестрели карикатурами, и Нельсон числился одним из главных героев. Дни пасквилей давно миновали. Теперь он стал «Защитником британских берегов», «Героем Нила», «Благородным Нельсоном, первым флотоводцем». На одной из гравюр, обнародованной вскоре после его возвращения в Англию, Нельсон предстает со шпагой в руке во главе немногочисленного отряда британских моряков, атакующих орды «испанских донов и французских мартышек». «Во имя старой Англии, победа или смерть!» — восклицает Нельсон.

* * *

«Родного, родного Мертона» Нельсон достиг в шесть утра 22 августа и, по свидетельству Эммы, был без ума от счастья, застав там всех домашних. Она действительно пригласила его многочисленных родичей — столько, сколько могло уместиться в имеющихся в доме пятнадцати спальнях. «Место всем найдется, — бодро писала она, — так что приезжайте поскорее». В доме уже разместились (или должны были вот-вот подъехать): сэр Питер Паркер, миссис Кадоган, доктор Нельсон с семьей, «бедная Слепушка» — любимица Нельсона, многочисленные члены кланов Болтонов и Мэчемов, включая юного Джорджа Мэчема, которому пришлось поселиться в одной комнате со своим кузеном Томом Нельсоном. Ну и, конечно, четырехлетняя Горация — ее по случаю возвращения отца спешно привезли от миссис Гибсон, ибо, несмотря на упорные настояния адмирала, девочка в Мертон так и не переехала.

Выглядела она вполне довольной. Время от времени Горацию забирали от миссис Гибсон, возя в разные места — например, на Четвертое июня мать взяла ее вместе с Шарлоттой Нельсон в Итон, где, по словам последней, они встретились с ее братом Горацио. Тот, одетый в белый с позолотой камзол, катался на лодке, похожей на римскую галеру. Дядю Шарлотты несказанно обрадовала симпатия Шарлотты к его крохе.

«Меня до глубины души трогает твое доброе отношение к нашей дорогой сиротке Горации. Пусть она лишена родительского тепла, но все же на белом свете не одна, и я прокляну всякого, кто проклянет ее, а к тем, кто к ней милостив, и небеса будут милостивы. Невинное дитя, она никому зла причинить не способна. Я счастлив, что она к тебе привязалась, и если Горация будет походить на родителей, то сердце ее всегда будет открыто для тех, кто к ней добр. Твой любящий дядя Нельсон-и-Бронте».

Самой Горации Нельсон тоже писал регулярно, подписываясь «твой крестный», а однажды — «бесконечно любящий тебя отец». Он наказывал девочке слушаться свою «опекуншу»: если ему самому не доведется увидеть, как «хорошо ее воспитали», она все равно сделается «украшением (своего) пола».

Нельсон послал дочери двенадцать испанских платьев, потом — детский набор ножей, вилок и ложек с выгравированным на них именем «Горация» и позолоченный бокал с надписью: «Горячо любимой Горации».

И еще он обещает подарить ей часы.

«Моя дорогая Горация!

Меня очень порадовало твое славное письмецо, и большое спасибо за подарок — локон твоих чудесных волос. Счастлив слышать, что ты хорошо себя ведешь и во всем слушаешься свою гувернантку мисс Коннор и нашу дорогую леди Гамильтон. Посылаю тебе прядь своих волос и фунт стерлингов на покупку медальона. Можешь носить его, когда будешь подобающим образом одета. Еще фунт можешь потратить на какие-нибудь вещицы для Мэри и гувернантки.

Никому не говори, да уверен, ни за что и не скажешь, но я совершенно забыл о своем обещании подарить тебе часы. Как вспомнил, сразу послал за ними в Неаполь, и как только получу, немедленно переправлю домой. Собачку я обещать тебе не мог, ведь на борту у нас нет собачек. У меня к тебе только одна просьба, дорогая Горация, — будь послушной девочкой, и тогда можешь всегда быть уверенной в любви твоего Нельсона-и-Бронте».

Часы пришли в сопровождении короткого письма, где говорилось: «Разрешаю тебе носить эти часы по воскресеньям и еще тем дням, когда ты ведешь себе особенно хорошо и послушно и одета подобающим образом. Я поцеловал часики и посылаю их тебе вместе с благословением и любовью твоего Нельсона-и-Бронте».

Озабоченный здоровьем и будущим девочки, Нельсон напоминает Эмме (слишком поздно): Горации надо сделать прививку против оспы. В том же письме он выражает желание (которое следует оформить должным образом в его завещании и о котором пока не должна знать ни единая живая душа) выдать свою «приемную дочь» замуж за племянника Нельсона Горацио и таким образом сохранить его имя, если, конечно, молодой человек докажет, что достоин сокровища, каковым, несомненно, станет Горация, когда вырастет. Обеспокоенный также денежными делами, Нельсон сообщает Эмме, что, как только вернется домой, сделает так, чтобы она не могла «тратить деньги Горации», которой он оставляет по завещанию 4 тысячи фунтов. Он намерен «передать их опекунам», не оставляя ничего «на волю случая». «В этом мире мне нужно лишь одно, — пишет он. — Чтобы ты была добра и любила мою дорогую дочь Горацию». Эмму его настойчивые напоминания и указания раздражали, и порой она даже несколько ревновала к дочери.