— Я тебя увольняю, — говорю на секунду раньше, чем это решение окончательно формируется в голове.

— Что? — переспрашивает Анжела, и из-под надменной маски проступает паника. — Ты не можешь, Лука…

— Рекомендации будут блестящими. — Поднимаюсь, одергиваю пиджак, мысленно вспоминая Женю и ее предусмотрительность: если бы она не настояла, чтобы я взял хотя бы один, пришлось бы ехать в офис в спортивной толстовке и потертых домашних «Levi's», которым уже столько лет, что пора выбросить, но к которым я прикипел если не душой, то точно задницей. — Как и твое выходное пособие.

— Лука!

Анжела опережает меня, заслоняет спиной дверь. Дышит так тяжело, словно бежала марафон на выносливость и как раз пересекла финишную черту. В ее глазах ответ на мой невысказанный вопрос: правильно ли я поступаю, избавляясь от хваткой и проверенной помощницы? Правильно, абсолютно правильно.

— Я не твоя собственность, Анжела, и тем более не твой проект. Я — твой работодатель. Поэтому ты уволена. Стоя у меня на пути, ты ничего не изменишь, но я обязательно запомню это, когда сяду писать рекомендации.

Она стискивает челюсти до выразительного хруста, медлит еще мгновение, а потом отступает.

Из машины звоню Жене, извиняюсь, что придется задержаться еще минимум на пару часов, и спрашиваю, что привезти, раз уж я снова в оплоте цивилизации.

— Только себя, — слышу в ответ ее улыбку. — Все хорошо?

— Просто работа, как всегда.

Не хочу говорить, что придется поднимать на уши адвокатов и придумывать, как обороняться, если Элли и ее церберы надумают использовать против меня нашу с Женей связь. Она начнет переживать, винить себя или, что вероятнее, придумает, что портит мне жизнь. И, хоть я сторонник правды, иногда ее лучше держать при себе ради покоя своей женщины.

Наверное, было бы лучше попросить Луку забрать нас обратно в город, тем более, что его работа была бы хорошим поводом. Но… Это ведь бегство чистой воды, слабость, которую я не могу себе позволить.

Я занимаюсь делами и ребенком, стараясь не думать о том, что через несколько дней мне снова придется столкнуться с Артемом — и на этот раз наш разговор будет тяжелым и сложным. Потому что он будет о сыне. О нашем сыне. И лучше, если к тому времени я буду знать, что мне делать с желанием отца стать частью жизни своего ребенка.

Через несколько часов начинается метель. Я то и дело подхожу к окну и не выпускаю из рук телефон, потому что снег идет стеной, и мои нервы натягиваются, стоит подумать, что Лука будет за рулем в такой снегопад. Когда слышу звук двигателя — выглядываю в окно и поджимаю губы, когда понимаю, что это Артем. У него новая машина, но он выходит, чтобы закрыть ворота. А когда поворачивает голову в мою сторону, я торопливо отступаю за занавеску.

Хорошо, что хотя бы одному из нас хватает ума закончить эту медленную пытку.

Лука приезжает, когда на улице совсем темно и от моего терпения не остается камня на камне. Молча стоит в коридоре, когда я крепко обнимаю его за шею и как последняя дура прошу больше никогда не ездить в непогоду.

— Я аккуратно вожу, Женя, — шепчет на ухо он, пропуская между пальцами мои волосы.

Всегда так делает, когда хочет успокоить меня и успокоиться сам. Наверное, день был тяжелый и случилось что-то серьезное, но раз мой мужчина не сказал об этом сам — выпытывать бесполезно.

— Ты очень… дорог мне, — заикаясь, бормочу я.

Правда дорог.

Дороже только Хельг, и мне не хочется копаться в себе, разыскивая отправную точку своих путанных чувств. Какая разница, что это, если я чуть с ума не сошла, отсчитывая минуты с момента его последнего сообщения.

Мы никогда не говорили друг другу, что между нами. И сейчас — не время для таких разговоров. Взрослые люди с рваными душами не объясняются в любви, как школьники — теперь я это знаю. А еще знаю, что слова не значат ничего, если поступки лгут.

Лука перехватывает меня одной рукой и запросто, как будто я соломенная, несет на кухню. Во второй руке у него огромный пакет.

— Где Хельг? — спрашивает на ухо, пока я помогаю ему избавиться от пальто.

— Спит, — почему-то шепотом отвечаю я.

И оказываюсь сидящей на столе с широко расставленными ногами.

— Я думал о тебе весь день, — теперь тоже шепотом куда-то мне в шею.

Выгибаюсь, завожу руки за спину, бесстыже подставляя себя под его губы.

У нас нет времени на долгие прелюдии и нет желания терпеть, играть в показательный секс на несуществующую камеру. Нам просто голодно друг до друга, словно его не было целую вечность, словно я — Элизабет, которая ждет своего Уилла Тёрнера на берегу необитаемого острова, а в единственный день в году, когда Капитан летучего голландца может ступить на твердую землю, мы просто растворяемся друг в друге, сталкиваемся на колючих рифах желания и забываем обо всем остальном мире.

Пиджак Луки валится на пол, мои руки чуть не рвут несчастную футболку под ним.

— Ты нарочно одеваешь то, что простому смертному без ножниц не снять? — злится мой мужчина, пытаясь выудить меня из комбинезона.

Я нервно трясу головой, сама вынимаю руки из рукавов и приподнимаю бедра, чтобы Лука стащил комбинезон до колен. Мазок пальцами у меня между ног, довольная ухмылка — и упрямый толчок бедрами.

Он входит до самого конца, до распаляющего похоть шлепка яйцами об мою задницу.

Выдыхаю, в последний момент проглатывая крик удовольствия.

Лука закрывает мой рот губами, но это сложно назвать поцелуем: мы глотаем крики друг друга, то и дело ударяемся зубами, до боли кусаем губы. Я знаю, что голодная самка во мне ликует, чувствуя под пальцами разодранную в кровь спину, и заслуженно принимаю увесистый шлепок по заднице, когда Луке надоедает терпеть.

Мне нравится принадлежать ему.

Быть абсолютно слабой, чувствовать сильную руку, даже если она иногда будет оставлять отпечаток пятерни на моих ягодицах.

Это — только наше. Подчинение и желание быть покоренной, взятой.

В конце концов — намертво прижатой к его груди, когда мы в унисон сливаемся в одном на двоих стоне удовольствия.

— Боялся, что разбудим Хельга, — посмеивается Лука, пока я прижимаюсь губами к красным полосам на его плечах. — Не смог бы остановиться. Ехал к тебе со стояком, как школьник.

Я, как раскаявшаяся кошка, зализываю оставленные мной же раны, но не собираюсь просить прощения ни за одну из них.

Лука помогает мне одеться, но я слишком разомлела, чтобы твердо стоять на ногах и, как маленькая, сразу двумя руками держусь за его локоть.

— Давай останемся тут до следующих выходных? — предлагает Лука, выкладывая из пакета рыбу, мясо и кучу свежих овощей. — Втроем.