Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.

— Затею… — выдохнул Жедан. — Затею не упустите. Я сейчас.

Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.

Синеглазка не противилась — привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.

От волнения голос купца охрип.

— Крест! — приказал он. — Крест снимай!

Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.

— Крест! — прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.

Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:

— Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!

Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.

Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.

— Отрекайся!

— Нет, — пискнула девушка.

— Отрекайся! — проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. — Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!

— Нет… — проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.

— Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!

От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала — обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша — от этого стало ещё страшней.

— Отрекайся, — устало повторил Жедан.

Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось — испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.

— Отрекаюсь, — мертвенно произнесла синеглазка.

— Громче!

— Отрекаюсь! — взвизгнула Затея. — Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!

Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.

— Держи! Авось ещё пригодится, — молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.

Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:

— Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.

Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.

Зато его узнали.

Кто-то замахал руками, закричал:

— Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!

— Кажись… тебя зовут, — изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.

С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:

— Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!

Ловчан помог Розмичу опустить лук — сам дружинник будто окаменел.

— Кто такой Птах? — спросил Вихруша.

— Мы… — горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: — Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.

— Значит, это белозёрцы? — просиял Вихруша.

— Дозор, — догадался Ловчан.

— Дозор, — весело повторил кто-то.

А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:

— Спасены.

В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.

— Хвала богам, — прошептал купец. — Во веки веков, хвала им!

Едва Олег, справив положенную тризну, вернулся в Алодь, приказал снова позвать к себе волхва. Лучшего из лучших средь тех, что денно и нощно страдали над телом Рюрика.

— Так знаешь ли теперь, от каких причин погиб великий князь?! — начал он разговор, не размениваясь на приветствие, лишь слегка кивнул вошедшему и указал, где сесть.

Тот был ещё не стар на вид, хотя седина обильно осыпала кучерявые волосы и посеребрила бороду. Мощные ладони, кои волхв прижал к груди в знак расположения к правителю, выдавали в нём и опытного знахаря-костоправа. Ростом он был пониже Олега, который к тому же сильно сутулился, и тучен телом.

— Ты первым, князь!

— Садись, мне сподручнее выслушать стоя. И коли буду ходить, внимания на то не обращай. Как твоё имя?

— Мизгирём кличут.

Второй раз волхв не дал себя упрашивать.

— Вы, мурмане, прежде натирали соком этого растения наконечники стрел и копий для охоты на свирепых хищников, — ответил он со знанием дела. — Ромеи зовут сию траву аконитом. На Востоке ею, слышал, даже лечат всевозможные недуги. Но у нас такое знахарство под запретом…

— Я понял, о чём ты, — прервал Олег. — Мне не было резона убивать Рюрика, и тебя я ни в чём не виню. Я хочу знать правду, вот и всё.

— Это волкобой, и от этого яда нет спасения, стоит только промедлить. Мы не успели, и никто бы не успел…

— Как бы ты, коли того желал, убил бы своего врага?

— Отраву делал знаток своего ремесла, — проговорил волхв, оглаживая бороду. — Он в назначенный день луны выкопал растение с корнем. Клубни большие, толстые, как еловые шишки. Потом надо было выдавить сок и смешать его с жиром, наконец тонким слоем покрыть лезвие или остриё. Так яд удержится на железе, прилипнет. Но мигом попадёт в кровь, стоит только полоснуть.

— Князь едва протянул сутки. А сколько бы выдержала женщина или маленький ребёнок?