Хеншель подозвал его к себе. Отто Фольбрехт был на студии УФА живой легендой. Он специализировался на создании крупномасштабных панорам, как правило — на стекле, настолько детализированных, что на экране они казались подлинными. Со времени колоссального успеха «Метрополиса» с его подобными Вавилонской башне небоскребами и высотными дорогами, теряющимися в облаках, Фольбрехт перестал бриться и начал расхаживать в обносках, скорее подобающих люмпен-пролетарию. Но никто не поставил ему этого в вину. Его талант обеспечивал ему всеобщую любовь и привязанность.

Фольбрехт, потерев кустистый подбородок, нахмурился.

— А какие размеры вам потребуются?

— По вашим меркам, небольшие. — Гривен развел руки примерно на три фута. — И, пожалуйста, на картоне. Мне надо, чтобы произведение не пострадало при пересылке по почте.

Собравшиеся оживленно захмыкали. Фольбрехт даже присвистнул. Но тут же принялся за работу с ошеломляющей скоростью, тонкие кисточки замелькали в воздухе.

— С Ван Гогом не спутаешь, — пробормотал он, уставившись на собственный мольберт. — Надо знать, что именно бросится в глаза сразу же и чего глаз ни в коем случае не упустит. — Он позволил себе улыбнуться. — Хотя все это, конечно, иллюзия.

Может, оно и так, но искусные и проворные руки Фольбрехта не переставали удивлять Гривена. Каждый штришок, каждое больше похожее на точку пятнышко попадали как раз, куда надо, как будто они проступали из глубины картона, а не появлялись на его поверхности, нанесенные кистью. Гривен оставался рядом с художником, то и дело подсказывая ему убрать или добавить какую-нибудь деталь. И впервые за все время королевский лимузин начал походить сам на себя. Перестал быть ворохом схематических рисунков. Художник творил шедевр — и Гривену было не стыдно употребить именно это слово. Именно Фольбрехта недоставало и Гитлеру, и Бугатти — он стал третьим создателем, третьим отцом машины.

Прошло всего два часа, и Фольбрехт нанес на картон завершающий штрих. Все сотрудники отдела, затаив дыхание наблюдавшие за его работой, разразились аплодисментами. Фольбрехт изобразил машину на замшелом берегу реки, под вязом, возле которого, опустив ноги в воду, сидела молодая дама с солнечным зонтиком.

— Это Люсинда?

— Возможно. Как я уже говорил, господин Гривен, фантазия зрителя подсказывает необходимые уточнения.

В почтовом отделе кинокомпании картон упаковали в тот же день, едва успели просохнуть краски. Гривен предупредил его доставку телеграммой, отправленной лично Этторе Бугатти, в Молсхейм.

БЛАГОДАРЮ ЗА ВЕЛИКОДУШИЕ ТЧК ПОДАРОК В ОТВЕТ НА ПОДАРОК ТЧК В ТЕЧЕНИЕ ЧЕТЫРЕХ ДНЕЙ ЖДИТЕ ПОСЫЛКУ ТЧК ОНА РАЗРЕШИТ НАШИ ЗАТРУДНЕНИЯ ТЧК

Но прошло четыре дня, потом пять, а ответа так и не последовало. Конец месяца пролетал стремительно, а главное, на Гривена неудержимо надвигалось третье октября. У него даже не было времени поразмышлять над создавшейся ситуацией: шли бесконечные совещания и завершающие репетиции с Конрадом и с Люсиндой. Позвонить ли ему Бугатти? Или, может быть, Элио? И, как будто истории с машиной было мало, на него вдобавок постоянно давил Эрих:

— Старик Этторе дал согласие на съемки нынешней весной? То есть, как это — вы еще не спрашивали?

Гривен выжидал, надеясь подступиться к Бугатти, выйдя из тени королевского лимузина. Разумеется, тот еще даст о себе знать: вспомнить только его энтузиазм, симпатию к самому Гривену и желание оказать ему услугу. Но придется подождать…

В сентябре тридцать дней. Гривен ни на минуту не забывал об этом, но вот настал и он — самый последний день сентября. Поздно вечером в пятницу, ровно через неделю после отправки телеграммы, Гривен вернулся домой, не зажигая света, прошлепал через гостиную, причем чуть не сломал себе палец ноги.

— Я взяла его напрокат. — Люсинда погладила крышку концертного рояля, правда, не самых больших размеров, затем сыграла пару аккордов. — Не будем же мы заставлять гостей слушать твой заезженный граммофон.

Ах ты, Господи. Это же предстоит завтра вечером. А он постарался начисто забыть о предстоящем приеме. Все следующее утро и весь день Гривен оставался у себя в кабинете, но его, конечно же, раздражали стук дверей, постоянные вопросы: «А куда это поставить, фройляйн?» и все такое прочее. И в конце концов он поневоле пришел в восхищение, увидев Люсинду, одетую в нечто ослепительно сверкающее, до самых пят, и неожиданно обретшую королевское величие, если не считать всегдашних кудряшек на голове.

— Убери этот идиотский сценарий, Карл. — В одной руке она держала припасенный для него галстук-бабочку, а в другой — бутоньерку. Ее глаза тоже сверкали — и вовсе не из-за косметических ухищрений. — И прекрати дуться! Ты получишь удовольствие, это я тебе гарантирую.

И все же одевался к вечеру он не спеша. И казался себе унылым пингвином — черно-белым и ни к селу, ни к городу. В конце концов до его слуха донеслись голоса из гостиной. Мужчины, их было по меньшей мере двое, разговаривали с Люсиндой. Забренчали клавиши, кто-то отрывисто пробарабанил джазовые арпеджио. Что ж, если ничего другого не остается, придется играть роль очаровательного хозяина дома. Вздохнув, Гривен отправился на звук голосов и музыки — и испытал первый шок из подстерегавших его на протяжении этого вечера.

Элио Чезале сидел на диване, закинув ногу на ногу, он явно чувствовал себя здесь как дома. Элио смотрел на Люсинду, игравшую на рояле в четыре руки со старавшимся выглядеть молодым блондином, у которого был квадратный подбородок.

— Дорогой, познакомься с Фрицем! — Она ухмыльнулась, довольно дурашливо. — Он тебе понравится. Нет такой песенки, которой бы он не знал!

Гривен кивнул или, по меньшей мере, так ему показалось. Элио уже поднимался с дивана, уже протягивал ему руку, обнажив в улыбке зубы, еще более белые, чем его крахмальная рубашка.

— Что это, Карл, у вас вид такой приобалдевший? — И, обратившись к Люсинде, он добавил. — Тебе следовало бы сказать ему. Терпеть не могу всякие тайны!

С языка у Гривена уже готовы были посыпаться вопросы. Но тут он глянул через плечо другу. В центре гостиной, возле еще не полностью укомплектованного бара и стола, заставленного закусками, слуги и дворецкий с трепетом толпились у роскошной ледяной скульптуры автомобиля, во всю длину которого возлежала королевская белуга.

— Разве это не изумительно, дорогой? — Люсинда, обойдя длинный ледяной капот, заметила наконец, с каким выражением он на нее уставился. — Это выдумка Фольбрехта.

— И размеры тоже от него, — с чрезмерной поспешностью добавил Элио.

— Разве ты не рад, Карл? А я собираюсь объявить всем, что это твоя идея.

Художник и здесь потрудился на славу, Гривен вынужден был признать это. Чистая и хрустальная, скульптура должна была оставаться нетронутой как минимум до полуночи. Подойдя поближе, Гривен обвел ее кончиком пальца по всей длине, от радиатора до заднего бампера. Сейчас на пальце не осталось и капли влаги. Но это дело наживное.