Это был блистательный день. Как вспышка разума, как Божье благословение, как триумф жизни!

Солнечный луч ударил в глаз, я приоткрыл его и едва не ослеп. Подскочил с кровати, будто по сигналу тревоги, бросился нагишом к окну и тут увидел солнечный рай, разлившийся по небу и земле почти с противоестественной щедростью.

Я распахнул створки окна и с восторгом впитал всем своим телом хлынувшие навстречу мне мощным потоком ликующие звуки, краски и ароматы.

Господи, ну какое же счастье жить!

Часом позже я сидел на заднем сиденье роскошного лимузина, которым с шиком бывалого придворного управлял пожилой вышколенный водитель, спокойный, как удав, и с торжественной задумчивостью рассматривал девушек на остановках, машины в дорожной толчее, рекламные щиты у дорог.

Никробрил-продукт. Вот еще один щит — опять Ник-робрил-продукт. Кругом Никробрил-продукт.

Милый, милый Никробрил-продукт!

Я увидел в зеркале заднего вида свой мутный маслянистый взгляд. Я был почти пьян этой праздничной эйфорией.

Я летал. Мне хотелось обнять и расцеловать весь мир. Люди! Я люблю вас!

Люблю душевно, заботливо. И люблю не только красивых, сильных и отважных. А люблю всех-всех! Даже вот этого мерзкого бомжа, хотя и знаю, что он вор и подонок, даже вот эту отвратительную толстушку, несмотря на ее взгляд, в котором пустая ненависть и безысходность.

Эх, зажигай, Сашка! Пока такая лафа по жизни! Мечтай, люби, балдей! Наслаждайся по полной! Столько счастья и столько вдохновения хватило бы на целый миллион твоих сограждан!

— Я завтра в сервис поеду, — с лживым простодушием нарушил тишину водитель. — Я так понимаю — вас прежде всего беспокоит ручник?

Я рассеянно оторвал взгляд от улицы.

— Вообще-то меня прежде всего беспокоят судьбы человечества… Но начнем, пожалуй, с ручника.

Давно привыкнув к моему вздору, водитель только кивнул и до работы больше не проронил ни слова.

Было около двенадцати. У двери в мой офис стояли незнакомые мне охранники. Я сразу понял, что они совершенно другого сорта — рослые, стройные, со светлыми лицами, в хороших костюмах. И как-то необычно напряжены, будто не просто дежурят у двери, а обременены поручением особой важности.

Холодный пристальный взгляд, не выражающий ничего, кроме едва уловимого презрения.

«Интересно, куда делись те два оболтуса из моей охранной фирмы? — мельком подумал я. — Может быть, Валентин Федорович что-то решил поменять?»

— Ваша фамилия? — дерзко остановил меня один из светлолицых, еще молодой, но уже с пролысиной в полчерепа.

Вообще-то старые охранники знали всех сотрудников фирмы в лицо и не задерживали их попусту, но изначально существовали пластиковые карточки пропусков, и время от времени, когда «на ворота» заступали новые охранники, ими приходилось пользоваться.

Я предъявил свой пропуск.

— Все пропуска недействительны! Ваша фамилия? — отрезал плешивый.

— Я директор этой фирмы! — И я оскорбленно назвал свою фамилию.

Второй охранник провел глазами сверху вниз по свежему списку, отпечатанному на компьютере, и покачал головой:

— Вас нет в списке.

— Не может быть! — возмутился я. — Что это вообще за список? Кто его утверждал? Я — директор и владелец этой фирмы!

— Нас это не касается! — хмуро сказал плешивый. — Нам приказали пропускать только по этому списку, что мы и делаем.

— Кто приказал? — надвинулся я.

— Начальство.

— Какое начальство?

— Наше.

— А ваше начальство это кто? — Я попытался протиснуться к двери.

— Вам это не положено знать! — Плешивый грудью встал на моем пути и обдал меня гнусным дыханием.

— Ну, приехали! — взбешенно развел я руками. — Так звоните своему начальству и доложите. Это просто идиотская ошибка! Неужели непонятно?!

— Хорошо, — пожал плечами плешивый.

Он достал из внутреннего кармана пиджака довольно дорогой сотовый телефон, отвернулся и коротко поговорил. Причем ничего не объяснял, а отвечал на чьи-то вопросы, будто его звонка давно ждали: «да», «нет», «хорошо», «будет сделано».

Я ожидал, что недоразумение разрешилось и меня сейчас пропустят, но плешивый не торопился уступать мне дорогу.

— Мне нечем вас порадовать. Приказано вас не впускать.

Я яростно наскочил:

— Ну кто мог приказать такую глупость! С кем ты разговаривал, чмо?! Я сейчас позвоню и вас всех здесь по стенке размажут!

Охранники многозначительно переглянулись.

Я выхватил мобильный и ввел из базы номер Валентина Федоровича.

«Аппарат выключен или находится вне зоны действия сети!» — сказала электронная баба и воспроизвела то же самое по-английски.

Я повторил операцию и получил точно такой же результат.

— Вам лучше уйти, иначе мы вас вынуждены будем задержать и доставить в ближайшее отделение милиции! — уже с гонором, с угрозой в голосе произнес плешивый.

— Да хрен с вами!

Я выскочил на улицу, хотел сесть в машину и направиться прямо на работу к Валентину Федоровичу, но на служебной стоянке моей машины не оказалось.

«Может быть, водитель поехал на мойку или заправляться? Но почему тогда он меня не предупредил?!»

Я растерянно стоял на тротуаре у входа в офис-центр и не знал, что делать. Сквозь меня шел озабоченный людской поток, толкая и отдавливая мне ноги.

Что происходит, черт возьми!

Вдруг я почувствовал, что мне в руку сунули что-то мягкое. Я посмотрел — обычная белая салфетка. Я обернулся — мелькнул ускользающий профиль незнакомой девушки. Я развернул салфетку, на ней были каракули, наметанные карандашом:

«Я вас прямо сейчас жду в кафе «Неглинка». Это очень важно!»

Почерк мужской, вроде знакомый.

Я пожал плечами, сунул салфетку в карман и побрел прочь. Перейдя улицу, я оглянулся, будто опасаясь слежки, и свернул в знакомый переулок. Холодная горечь предчувствия.

В основном зале кафе «Неглинка» было пусто, я спустился в «подвальчик» и увидел в углу, в полумраке, своего самого одаренного программиста Славу и перед ним почти нетронутую чашку с капучино.

— Привет, Славик! — подсел я. — Что случилось? Что эта за девушка, которая…?

Ему было что-то около двадцати пяти.

— Ну, это Галя — моя подруга. Я попросил ее незаметно передать вам мою записку.

Он неприятно шмыгнул носом, грубо и мощно, всей носоглоткой. Это был единственный его минус, которого однажды едва не оказалось достаточно, чтобы я чуть его не уволил, такой отвратительной вдруг показалась мне тогда эта его привычка.