– Это слепая самозащита. Алиса Готье призналась первой, и с тех пор равновесие в исландской группе пошатнулось. Следом мог расколоться Амадей Мафоре, а за ним и его отец. И Виктор тоже. Он терял контроль над группой. И решил с ними покончить раз и навсегда.

– У меня это не укладывается в голове, – повторил Шато в тринадцатый раз. – Шесть убийств, пять покушений. Как, кстати, та женщина, в которую он стрелял в лесу, словно чудовище Фуше?

Адамберг остановился:

– Они говорят, прогнозы делать рано.

– Сожалею. После последнего июльского собрания, то есть заседаний восьмого и девятого термидора, я распущу Общество.

– Вы сказали, что имеющихся средств, переданных Мафоре – по приказу Шарля Рольбена, как вы понимаете, – вам хватит, чтобы довести до конца свое исследование.

– Уже все равно, комиссар. Продолжать было бы просто неприлично. Занавес опустился. К тому же, когда станет известно, кем был Шарль на самом деле, что он натворил и секретарем какого общества являлся, скандал все равно разразится и сметет нас. Наша песенка спета.

Стемнело. Шато сел на скамейку, вытянув ноги, но спину он по-прежнему держал прямо. Адамберг закурил.

– Почему, собственно? – спросил Адамберг. – И почему не продолжить жить с ним иначе?

– С кем?

– С Робеспьером. Вы сегодня не надели зубы?

– Какие зубы?

– Его. Зубы, которые хирург вынул у него изо рта ночью десятого термидора. Позже он отдал их на хранение Элеоноре Дюпле, потом Франсуа-Дидье Шато, и так они передавались от отца к сыну, пока не дошли до вас. Вы же потомок предполагаемого сына Робеспьера.

– Вы заговариваетесь, комиссар.

– Вы носите их здесь, – сказал Адамберг, дотронувшись до его груди, – в медальоне. И тогда он проникает в вас. Поглощает Франсуа Шато со всеми потрохами, и возвращается снова, и существует уже самостоятельно, без вас.

Шато протянул руку за сигаретой, больше не удивляясь ее внешнему виду.

– Хватит вам артачиться, – сказал Адамберг, дав ему прикурить. – История подошла к концу.

– А вам-то что, существуют эти зубы или нет? Ношу я их или не ношу? Проникает он в меня или не проникает? Какое вам дело?

– Мое дело могло бы называться “Франсуа Шато со всеми потрохами”. Которого он рано или поздно сожрет, а впрочем, почему бы и нет. Просто хватит с меня сожранных.

– Выхода нет, – мрачно сказал Шато.

– Сделайте анализ ДНК. И зубы отдайте на экспертизу. Вы получите ответ. И узнаете наконец, являетесь ли вы в действительности его потомком или в 1790 году некая мать-одиночка просто похвасталась, что забеременела от великого человека.

– Ни за что.

– Боитесь?

– Да.

– Что окажетесь его потомком? Или что не окажетесь?

– И того и другого.

– Страхи, порожденные сомнением, растут как на дрожжах, и избавиться от них можно только при помощи твердого знания.

– Как у вас все просто, комиссар.

– Разумеется. Зато вы узнаете правду, и это многое изменит в вашей жизни.

– Я не собираюсь многое менять.

– Это будут исторические факты, – не отступал Адамберг. – Какой бы ответ вы ни получили, вы по-прежнему сможете выступать в образе Робеспьера, если уж вам так хочется. Зато вы будете точно знать, где он, а где Франсуа Шато. Это не так уж мало. А зубы отдадите тому, кому положено: народу, как сказал бы Робеспьер. Верните их народу. В музей Карнавале, у них там хранится только жалкая прядка его волос.

– Ни за что, – повторил Шато. – Ни за что, слышите?

Адамберг затушил сигарету, встал и принялся описывать круги вокруг статуи Генриха IV.

– Я пойду, – сказал он наконец, вернувшись к скамейке.

Оставив Шато наедине с его тяжелой судьбой, Адамберг перешел по мосту на левый берег, вдыхая по пути запахи Сены, и облокотился о парапет, чтобы посмотреть, как течет река, грязная и измельчавшая, но не утратившая своей мощи. Прошло минут пятнадцать, может, больше. Внезапно Шато со смутной улыбкой оперся о парапет рядом с ним. Нельзя сказать, что он повеселел, но, во всяком случае, его явно отпустило.

– Я сделаю, комиссар. Анализ ДНК.

Адамберг кивнул. Шато расправил плечи и, как всегда, с прямой спиной – от этого он уже никогда не отучится – протянул ему руку:

– Спасибо, гражданин Адамберг.

Шато впервые назвал его по фамилии.

– Пусть жизнь твоя будет счастливой, гражданин Шато, – ответил Адамберг, пожав ему руку. – И пусть потомки твои будут девочками.

Адамберг вернулся домой пешком. Прежде чем открыть ворота, он взглянул на свою ладонь. Не каждому дано пожать руку Робеспьеру.

Адамберг повременил с отъездом до тех пор, пока Селеста не пошла на поправку, и Данглар отвез его в аэропорт. Они расстались у выхода на посадку. На следующий день майор должен был самостоятельно начать допрос убийцы, Шарля Рольбена.

– Знать бы, как к нему подступиться, – сказал Данглар. – По какому пути пойти, какую избрать тактику. Все это не дает мне покоя.

– Не волнуйтесь. Рольбен – жестокий и бессовестный человек, поэтому бесполезно искать особую тактику. Он никогда не расколется, не важно, как вы будете действовать – мягко, тонко, умно, агрессивно или призовете на помощь свое белое вино. Он прекрасно владеет собой, вам не на что надеяться. Просто ознакомьте его с уликами и показаниями свидетелей. Правда, кое-что может все-таки вывести его из себя. Разговаривайте с ним, не проявляя к нему ни малейшего интереса, как будто он ничего из себя не представляет. Держите меня в курсе. Вы собираетесь навестить Селесту?

– Сегодня, во второй половине дня.

– Тогда отдайте ей это, – сказал Адамберг, вынув из кармана трубку. – Ей сразу полегчает. И скажите, что Марк благополучно вернулся на конезавод.

Когда Адамберг прошел на посадку, Данглар еще какое-то время постоял один в просторном холле, сжимая в руке трубку Селесты и всех божьих коровок, которые к ней прилагались. Он хотел дождаться взлета. Там сейчас весна, там растет трава, прямая и зеленая. Майор смотрел на часы.

Девять сорок. Данглар покачал головой. Самолет взлетел и взял курс на остров Гримсей.