* * *

День прошел, в общем, тихо. Дуг с Гейл поговорили раза три или четыре, она получила несколько десятков твитов, которые можно было расценивать как угрожающие; то же произошло и с другими парламентариями, оказавшимися в газете. Полиция взялась за расследование и, возможно, чуть позже навестит Дуга. Дуг поблагодарил Гейл за предупреждение. Забирая Сару от школьных ворот, он не стал спрашивать впрямую, не было ли у нее сегодня неприятностей, — удовольствовался тем, что она ни о каких неприятностях не заикалась. После ужина она ушла к себе в спальню выполнять домашку.

Примерно в половине девятого в дверь громко постучали. Дуг открыл и обнаружил на крыльце двоих полицейских. Пригласил их внутрь, они объяснили, что визит этот совершенно формальный; что им доложили о немалом количестве сообщений с угрозами в адрес Гейл Рансом; что они просто хотели проверить, не замечал ли кто-нибудь чего-нибудь необычного вблизи этого дома, не принимал ли необычных звонков, СМС или электронных писем. В ходе этого разговора из своей комнаты спустилась Сара, встала у подножия лестницы и прислушалась. Полицейские отвели ее в сторону и расспросили, как прошел день в школе. Не упоминал ли кто-нибудь из ее друзей о газетных заголовках? Не обижали ли ее из-за этого?

Это посещение длилось всего минут пятнадцать. Когда оно завершилось, Саре, похоже, не хотелось возвращаться к себе. Она вела себя очень тихо. Села на диван в гостиной и, глядя себе между колен, уставилась в пол.

— Все нормально? — спросил Дуг из коридора.

Сара подняла голову.

— Как думаешь, можно мне поговорить с мамой?

Дуг глянул на часы.

— Она, скорее всего, еще в палате. Попробуй сперва ей СМС отправить.

Пока Сара набирала СМС, Дуг сходил в кухню. Судя по всему, сообщение возымело действие: через несколько минут Сара заговорила по телефону. Ушла с ним наверх, продолжая беседовать с матерью. Дуг вернулся к ноутбуку на кухонном столе — и к бумагам фонда «Империум».

Через несколько часов, сразу после полуночи, к дому подъехало такси, Дуг услышал, как во входной двери поворачивается ключ. Вышел в прихожую и увидел Гейл с командировочной сумкой, бледную и уставшую.

— Привет, — сказал он. — Ты что здесь делаешь?

Она поставила сумку и заключила его в объятия, а затем поцеловала в губы — яростно, пылко. Обнимала она жадно, едва ли не грубо. Он ее такой прежде не видел.

— Голос у Сары по телефону был жуткий, — сказала она, ослабляя хватку. — С ней все в порядке?

Дугу не хотелось признаваться, что, увлекшись, не заглянул к Саре и даже не пожелал ей спокойной ночи.

— Ты прямо из Лондона на такси ехала? — спросил он.

— Пришлось. Последнее голосование было в десять тридцать.

— Сколько отдала?

— Прорву. Обратно поеду поездом, рано утром. Не могла я ее одну бросить ночью. Ее сегодня тряхнуло не на шутку.

Гейл отправилась прямиком к дочери в спальню, через несколько минут Дуг заглянул к ним. Гейл сидела у Сары на кровати, гладила дочку по волосам и что-то бормотала — одну и ту же успокаивающую фразу, снова и снова.

Посмотрела на Дуга, прошептала:

— Спущусь через минуту.

— Окей. Выпить?

— Да, пожалуйста.

Он налил виски в два стакана и стал ждать. Гейл не было дольше предполагаемого, и, пока ждал, Дуг вынес мусор к бакам позади дома и вернулся. Когда вошел, все было тихо — за вычетом странного звука в гостиной. Поначалу Дуг не понял, что это. Высокий, слегка вибрирующий. Он затихал и возобновлялся, наплывал и исчезал в переменном ритме. Сперва Дуг подумал, что это какой-то электронный будильник. А затем понял: это Гейл, она плачет. Более того, «плачет» — не то слово; у этого звука есть более точное название: Гейл выла. Дуг вошел в гостиную и увидел Гейл, она сидела на диване, сотрясаясь, одна ладонь поддерживала лоб, а вторая сжималась и раскрывалась рядом на подушке. Гейл посмотрела на Дуга, лицо — маска горя и гнева.

Он сунул ей стакан с виски, она сделала большой глоток. А затем подалась вперед и уткнулась лицом в Дуга, он ее обнял. Погладил по волосам. Тут она отстранилась и выпила еще.

— Извини, — сказала она. — Ужас что ты сейчас обо мне думаешь.

— Ты что такое говоришь?

— У меня не бывает минут слабости. «Стальная женщина» — вот как меня, было дело, назвали в одной анкете. Помнишь? — Дуг улыбнулся. Он сам ту анкету на нее составлял, еще до их знакомства. — А теперь посмотри.

Что правда, то правда: Дуг никогда не видел, как она плачет. Горестное, душераздирающее зрелище. Ее было не узнать.

— Это не я, — сказала она, вытаскивая из коробки бумажную салфетку и промокая слезы и тушь. — Пусть мне говорят что хотят, черт бы их драл. Но когда твои дети… твоя собственная дочь думает, что ты в опасности…

Она привела себя в порядок. Дуг сел поближе, обнял ее. Она уютно устроилась рядом, подтянула под себя ноги, всю тяжесть головы благодарно опустила ему на плечо. Он прижался губами к ее макушке, вдохнул ее аромат, оставил на густых седеющих волосах долгий поцелуй.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она крепко прижалась к нему и отозвалась:

— И я тебя люблю. — Выдохнула слова ему в грудь. Через несколько минут уже заснула. Он чувствовал, как отсырела у него рубашка от ее слез.

Апрель 2018-го

Поезд отправился из Лондона и поспешил по плоскому невыразительному Бедфордширу, покатил по линкольнширским болотам и достиг Йорка, затем пересек просторы более дикие и зрелищные — Северный Йоркшир, и вот, наконец, миновав городки Тирск и Нортэллертон, Соан начал делаться все мрачнее и мрачнее.

— Ты посмотри на эти жуткие дома! — приговаривал он.

— Да просто дома, — возражала Софи. — Людям же надо где-то жить.

— Тут так… пусто. Мили и мили пустого места, одна трава и больше ничего.

— Это называется «поля». Фермеры на них растят всякую всячину.

— Ты не понимаешь. Меня вот это все будет теперь окружать. Ты, что ли, не улавливаешь этого ужаса?

— Но это же Англия. Англия тебя завораживает. Ты об этом книгу пишешь.

— И что? Раз я пишу про это книгу, это еще не значит, что я хочу в этом жить, господи ты боже мой. Думаешь, Оруэлл хотел жить в Военно-воздушной зоне № 1?[117]

— Он антиутопию писал. Страшный сон.

— Именно в это моя жизнь вскоре и превратится! — Он подался вперед и схватил ее за руку. — Мой муж — мой жених — тащит меня прочь от всего, что я люблю, и заставляет жить среди чужих, посторонних людей. В милях от цивилизации. Меня высылают в изгнание — как Овидия. Я изгой воспитанного общества.