— Мне здесь жутко, — призналась Марси. — Я бы с радостью ушла!

— Когда мне грянет сто лет, — сказал Кратов мечтательно, — я выстрою себе такой же мавзолей. Только не будет никакой пыли. Все комнаты будут завалены экспонатами. И я при них — смотрителем.

— Как профессор Бекетов?

— Отращу такую же бородищу, и все поневоле станут звать меня профессором.

— А где ты станешь жить?

— В маленькой светлице под самой крышей. Диван, письменный стол и пара кресел — на случай, если придут друзья.

— У тебя так мало друзей?

— Друзей и должно быть мало. Но чтобы без них не прожить. У меня пока таких нет.

— А те, к кому мы вот уже неделю добираемся и все никак не можем добраться?

— Это иное дело. Мы жили порознь долгие годы и не нуждались во встречах…

— Где же в твоей светлице место для меня?

— А ты вот уже шестьдесят лет как удерешь от меня. Ведь за тобой не только право выбора, но и право ухода.

— Кратов! Я сейчас тебя укушу!

— Нельзя. Я заору, и мы всех перепугаем.

— Летучим мышам и паукам это пойдет на пользу… Ну с чего ты взял, что я удеру?!

— Надо мной довлеет страшное заклятие. Меня не может полюбить ни одна женщина — если, конечно, она мечтает найти в этом счастье. И я умру в одиночестве.

— Глупости! Я же смогла тебя любить, и мне это нравится.

— Ты все выдумала, — сказал Кратов и обнял ее за плечи. — Я для тебя заморская диковина. Аленький цветочек. Экспонат галактического музея. Инопланетянин. Когда ты убедишься, что я такой же человек, как все, тебе станет скучно. Ты же ненавидишь скуку. И ты удерешь.

— Не обижай меня, Кратов, ну пожалуйста…

— Больше не буду, — сказал он и, опустившись на колени, ткнулся лицом в ее теплый, упругий животик между пояском юбки и узлом платка.

Его обостренный слух уловил слабый, но отчетливый шорох. Кратов обернулся. В конце коридора, царственно оперевшись на палку из темного дерева, стоял высокий прямой старик в стеганом синем халате и смотрел на них запавшими глазами. Его седые волосы, перехваченные белой лентой, ниспадали на гордо развернутые плечи, делая его похожим на славянского языческого бога. У ног старика лежала огромная кошка с подрубленным хвостом, пышными бакенбардами и чутко вскинутыми ушами.

Кратов поспешно поднялся. Ему отчего-то почудилось, что сейчас этот величественный старик укажет на них своей палкой, и кошка, обнажив страшные когти, кинется рвать их в клочья.

— Идемте, — сказал старик тусклым голосом и, шаркая ступнями, убрел в одну из боковых комнат.

Кошка медленно зевнула, растворив алую клыкастую пасть, а потом неслышно скользнула следом за хозяином. У нее были тяжелые мягкие лапы мощные, как присоски гравитра.

— Кто это? — взволнованно зашептала Марси.

— Он… великий танцовщик.

— Но ведь он умер!..

Совершенно ничего не соображая, Кратов потянул слабо упирающуюся девушку за собой.

Они вошли в комнату, которая в отличие от всего встреченного ими во дворце имела обжитой вид. Половину ее пространства занимал старинный механический рояль, покрытый белым бархатом. Повсюду висели картины и портреты, не больше ладони каждый («Бокард… Данутович… Сэйнт-Пол!..» приглядевшись, потрясенно выдохнула Марси). Круглый низкий столик на гнутых ножках был придвинут к стене, на нем высился массивный золотой канделябр с оплывшими свечами. По комнате были распиханы в беспорядке мягкие кресла. Одно из них стояло спинкой к ветхому книжному шкафу, в котором рядами теснились книги в толстых потемневших переплетах («Киотансубеки… Гинсберг… Курт Алейников!..»). В этом кресле сидел старик и молча взирал на нежданных гостей. Несмотря на жару, он успел накинуть на плечи пестрый шерстяной плед. Чудовищная кошка умостилась у него в ногах, будто живая грелка, и нервно зевала. Ее раздражало присутствие посторонних.

Марси, растерявшись, сделала книксен и открыла рот, чтобы поздороваться, но только жалко пискнула. Старик безразлично усмехнулся.

— Мне сто лет, — сказал он, словно продолжал прерванную беседу. — Я здесь один. Наверное, мне следовало бы умереть молодым. Тогда я стал бы легендой. А теперь я — анекдот. Архаизм, пережиток. Я никому не нужен. Вот вам я нужен? — Девушка, часто мигая круглыми глазами, кивнула. — Не лгите, дитя. Петипа мог позволить себе жить столько же, сколько и я. Его эпоха была медленной. Дягилеву достало без малого шестидесяти. Баланчин успокоился, не дотянув до восьмидесяти. В его годы я тоже достиг пределов славы. Теперь мне сто лет, я жив и не знаю, когда умру. Свою славу я давно пережил. Почему вы стоите? Я не король, чтобы в моем присутствии нельзя было сидеть.

Кратов нашарил за собой кресло, придвинул его Марси и стал с ней рядом.

— Меня зовут Константин Кратов, — сказал он.

— А меня — Милан Креатор, — заявил старик. — Милан Созидатель… Наши имена созвучны. Хотя сейчас меня, наверное, никто так не называет. Я уже давно не способен что-то созидать. Любопытно, упоминают ли энциклопедии искусств мое имя? Двадцать лет назад упоминали, я проверял. А теперь даже не знаю, как это делается. Впрочем, теперь не принято вычеркивать информацию, даже если она стала бесполезна… Там, — он простер руку к зашторенному окну, — все переменилось. Никто не танцует так, как я учил. Никто не живет так, как я мечтал. Люди не научились говорить телом. Моя «Лингва пластика» никому не пригодилась. Я сижу здесь, как фараон, которого по недоразумению замуровали в пирамиде заживо. Даже эта побрякушка, — Милан кивнул на видеобраслет, что небрежно валялся на столике рядом с канделябром, — смеет не повиноваться мне. Я пытаюсь призвать моих учеников, чтобы они добыли мне чашу с ядом. Никто не отвечает… А может быть, я разучился с ним обращаться. Не сердитесь, что я много болтаю. Мне не с кем говорить в своей пирамиде. С собой мне не о чем говорить, все давно уже выяснено до мелочей. А эта дурочка Ламия, кошка прянула ухом, — меня не понимает. Или не хочет. У нее свои заботы.

— Разве Рашида не живет с вами? — осторожно спросил Кратов.

— Живет, — кивнул старик. — Но не со мной. Возле меня — так будет правильно. Я здесь, а она где-то рядом. Я не вижу ее неделями, месяцами. Я не знаю, что творится в ее жизни, и ровно столько же она знает обо мне. Однажды я не видел ее целый год. А потом она зашла ко мне, словно исчезла только вчера, бросила: «Привет!» — и снова сгинула. Когда я умру, она узнает об этом от посторонних. Или не узнает, пока случайно не забредет в мою комнату и не наткнется на мумию. Вы были с ней знакомы?

— Да. Правда, очень давно.

— Все так говорят. Иногда сюда приходят люди, чтобы повидать ее. И натыкаются на меня. Она возникает в чьей-то жизни, как вспышка, как аэролит, а затем пропадает из нее навсегда. Но люди не хотят верить тому, что ее уже не вернуть, что аэролит не сгорает дважды, и приходят сюда. И не застают ее. А я им не нужен. Верно, с вами приключилось то же?