Впрочем, этот момент, судя по волнению, с которым она его рассказывала, не представляется мне окончательно проясненным, но мне не хотелось бы докапываться до истины. Мне, в общем-то, все равно, к Митечке я уже давно ничего, кроме чувства жалости, не испытывала, но для Татьяны это все по-прежнему важно.

По Татьяниной версии, она очухалась, привела себя в порядок, умылась и, вперив в него инквизиторский взгляд, выпалила фразу, которую готовила два дня:

— Дмитрий Владимирович, дела, как видно, идут у вас хорошо и в средствах вы стеснения не чувствуете?

— Да, да… — закивал головой бедный Митечка, — я понимаю, о чем вы говорите… Конечно, конечно… Я и сам собирался ей позвонить на той неделе, когда соберется нужная сумма, но пока вот возьмите то, что есть…

И с этими словами он лезет в верхний ящик письменного стола, где мы всегда с ним держали деньги, достает тот самый бумажный пакет из-под сахара и протягивает Татьяне. Та заглядывает в него, и ей чуть дурно не делается. Там лежат две пачки сотенных купюр в банковской упаковке.

— Вот, — бормочет Митечка, — это все, что я пока собрал… Передайте Марии Львовне, что мне еще много должны и обещали отдать на той неделе… Как только соберется вся сумма, я дам ей знать… Или вам, Танечка, если Маше неприятно меня видеть…

И тут, освободившись от этого щекотливого момента, он начал молоть какую-то лирическую чепуху и вспоминать былые школьные денечки, кафе-мороженое на Арбате и все такое прочее, хорошо известное по предыдущей истории. Но Татьяне уже было не до лирики. Ее мучил и пугал вопрос — откуда у меня такие деньжищи?

Пришлось ей все рассказать.

Она испугалась еще больше.

— А Дмитрий знает, откуда у тебя эти деньги?

— Конечно, нет. Надеюсь, ты ему об этом не расскажешь?

— Так сколько же здесь? — наморщила лоб Татьяна. От волнения она никак не могла сосчитать деньги.

— Двадцать две с половиной тысячи.

— Это же страшные деньги! — прошептала Татьяна. — И что же мы теперь будем делать?

— Поедем к морю! — неожиданно для самой себя сказала я.

— А если Алексей за ними придет?

— Он же мне их не на хранение дал, а для того чтобы я их тратила. И потом, я все равно с ними уже попрощалась… Как говорится, легко пришли — легко ушли.

3

Через три дня мы были на берегу Черного моря в абхазском селе Гантиади. Мы поселились у знакомых Зинаиды. Она отдыхала у них два сезона подряд. Это была дружная и очень гостеприимная грузинская семья, жившая в огромном двухэтажном доме. Вокруг всего второго этажа шла галерея, на которую вела резная деревянная лестница.

На вокзале нас встретил Автандил, старший сын хозяев, жгучий красавец лет двадцати пяти, в новой соломенной шляпе и в рубашке с галстуком, на котором под пальмой нежилась фиолетовая красавица с красными волосами.

Автандил погрузил нас в собственный «ЗИМ» с открытым верхом и, как мы это поняли позже, повез нас не прямо к дому, а через все село. Во все время следования все встречные машины приветствовали его продолжительными восторженными гудками, а некоторые круто разворачивались, выбивая из каменистой дороги столбы пыли, и пристраивались к нам в хвост.

Когда мы подъехали к дому, за нами следовала целая кавалькада машин, мотоциклов и велосипедов.

Нас хотели поместить на втором этаже в отдельных комнатах. Причем глава семейства батоно Григорий уверял нас, что на цене это никак не отразится, но мы побоялись разъединяться и поселились в одной.

Едва мы разложили наши вещи и умылись, как Эка, черноглазая и крайне застенчивая жена Григория, позвала нас отведать «хлеб-соль».

Мы поблагодарили, попросили у нее электрический утюг и сказали, что через пять минут будем. Когда мы в одном белье наспех гладили нарядные летние платьица, раздался осторожный стук в дверь.

— Кто там? — прокричала Татьяна, в панике натягивая на себя только что выглаженное платье.

За дверью раздался неопределенный шорох. Потом стук повторился. Татьяна подбежала к двери.

— Кто там? — спросила она.

За дверью медовый баритон произнес:

— Любов!

Потом раздалась гневная тирада Эки на грузинском языке, звонкие шлепки, словно по мешку с песком кто-то колотил палкой, топот, недовольное ворчание батоно Григория, тоже на грузинском, виноватый голос Автандила, смех его младшего братишки Гурама — и все смолкло.

— Веселенький у нас тут будет отдых, — сказала Татьяна.

4

Стол был накрыт в беседке, увитой черным виноградом. Надо ли описывать, что такое щедрый грузинский стол, накрытый для «хороших людей»? Особенно запомнились жареные ломтики баклажанов, разрезанных вдоль, в которые были завернуты толченые грецкие орехи с чесноком и восхитительными травами, и лобио из плоских и длинных, стручков зеленой фасоли с мацони, в котором плавал мелко резанный чеснок и фиолетовые листики базилика. Ну и, конечно, копченый сулугуни и хрустящие кусочки слегка подвяленного и потом обжаренного на сильном огне мяса. И хачапури! Прозрачные от масла, огненные.

В широких эмалированных мисках лежали лопнувшие от зрелости, истекающие медвяным соком смоквы, изысканно-удлиненные, лимонного цвета груши, черный пахучий виноград, мед в сотах. Экзотические колбаски чурчхелы, груды зелени, плоские лепешки пури.

В стеклянных графинах стояло черное вино. Мы, особенно предупрежденные Зинаидой насчет вина, которое будут вливать в нас ведрами и от которого невозможно будет отказаться, облегченно вздохнули. Графины нам показались не такими уж и большими.

Кроме нас, были приглашены ближайшие соседи наших хозяев, сестра Григория с мужем, впрочем, она тут же убежала на кухню помогать Эке, и друг Автандила Кесоу, студент Московского института тонкой химической технологии. Интересный мальчик, как определила его Татьяна. Он о ней был более высокого мнения. Это видно было по каждому его пламенному взгляду.

Тамадой, разумеется, был Григорий. Он говорил такие тосты, с таким серьезным видом, что отказаться было просто невозможно. И вино было сладкое, с пряным привкусом винограда «изабелла».

Эка, видя, как мы лихо взялись за дело, потихоньку предупредила, что не обязательно пить каждый стакан до дна. Можно оставлять. В ценности этого совета мы убедились, когда на смену быстро пустеющим графинчикам начали появляться точно такие же, только полные, а тосты не кончались. Даже наоборот — все время казалось, что мы только подходим к главному, а до сих пор была лишь разминка.

Во все время пирушки мимо дома на тихой скорости проезжали машины. Они притормаживали напротив беседки, потом, просигналив, срывались с места, точно пришпоренные скакуны.

Стемнело очень рано, часов в восемь. Григорий зажег в беседке лампу, вокруг которой тут же стали, как бешеные, кружить мотыльки и жуки.