Элизабет словно громом поразило.

— Мне ехать в Бат, мадам? — хрипло спросила она. — О боже. Я не могу этого сделать!

Кэтрин изобразила ласковое выражение лица.

— Твоя преданность похвальна, но я даже не мечтала бы о том, чтобы лишить тебя такого повышения. Только подумай об этом. В твоих руках будет власть и хорошее место, а зарплата гораздо больше той, которую ты получаешь здесь. Тебе будет платить сама миссис Марвелл.

— Деньги для меня не имеют значения. Я не хочу уезжать так далеко.

— Так далеко от чего? Или от кого? — спросила Кэтрин вкрадчивым голосом.

Элизабет взглянула на свои не знавшие покоя руки.

— Я всегда считала этот дом своим. Я здесь родилась за девять лет до того, как мистер Чиппендейл приобрел его. Мадам, мне невыносима мысль о том, что придется покинуть этот дом или вашу семью.

— Ну, ну! Никто не должен всю жизнь сидеть на одном месте. Тебе не мешает посмотреть новые места, познакомиться с новыми людьми. Если отбросить все остальные соображения, разве тебе хватит совести отказать в просьбе миссис Марвелл, которая взяла тебя к себе вместе с матерью, когда вы обе остались без крыши над головой? Она сама ухаживала за твоей матерью в последние дни ее жизни. А теперь она просит тебя присмотреть за ее матерью, пока ее самой нет дома.

Девушка стиснула беспокойные руки так, что костяшки пальцев стали белыми. Кэтрин наблюдала за ней без малейшего сочувствия. Элизабет медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

— Я поеду в Бат. Вы правы, миссис Чиппендейл. Долг обязывает меня. Я не стану уклоняться от него.

— Молодчина. Я немедленно напишу миссис Марвелл, чтобы успокоить ее. Остаток сегодняшнего дня можешь не работать, закажи себе место в дилижансе на завтра, собери вещи и попрощайся со всеми.

Элизабет выбежала из комнаты. На устах Кэтрин зародилась ликующая улыбка и расплылась по всему ее лицу, она уже была готова разразиться хохотом. Наконец-то в доме не будет этой дерзкой девчонки! Эта несносная девица рано или поздно воспользовалась бы слабостью Томаса. Стоя в дверях гостиной, она не раз бывала свидетельницей их теплой встречи по возвращении мужа из Дувра. Она испытала жуткие мучения, услышав тихие голоса мужа и Элизабет. Томас был горяч и страстен, он не мог жить монахом только потому, что больная жена оказалась неспособной выполнять свои обязанности в постели. Она знала нрав мужа и была убеждена в том, что он давно не считает нужным соблюдать ей верность. Отослав Элизабет, она хотя бы избавится от непосредственной угрозы под крышей собственного дома.

Ее ликующий смех неожиданно перешел в кашель. Наступил очередной ужасный припадок, заставивший ее скорчиться от боли, казалось, будто с кашлем наружу выйдут легкие. Когда она наконец, выбившись из сил, упала на разбросанные подушки, ей не хватило сил позвонить служанке, чтобы та помогла ей. Она лишь все время прижимала платок к губам. Она с неожиданной для себя храбростью смирилась с осознанием того, что нет средства, способного излечить чахотку, поселившуюся в ее теле. К счастью, через полчаса к ней пришла Мери, и к этому времени Кэтрин почувствовала, что ей хватит сил продиктовать дочери письмо. В нем она сообщала Августе Вудли, что Элизабет без промедления займет должность домоправительницы в ее доме. Когда Мери ушла отправить письмо, на Кэтрин нахлынуло чувство огромного облегчения. Оно придало ей новые силы.

Томас вернулся из Уилтшира и спустя месяц снова уехал в Йоркшир, даже не заметив отсутствия Элизабет. Для него наступила пора лихорадочной деятельности. Он обставлял самой роскошной мебелью дом графа Херевуда, внушительный дом чудесных пропорций, комнаты которого планировал и отделывал Роберт Адам. Особняк требовал много работы. Элизабет попросила подругу написать для Томаса письмо и оставила его на большом столе для черчения. Кэтрин опасалась, что такое может случиться, и, спустившись вниз, убедилась в своих подозрениях — на столе Томаса ждало письмо от Элизабет. Не раскрывая его, она поднесла его к пламени свечи. Если бы дети были менее заняты собственными делами, она могли бы обмолвиться отцу, что Элизабет уехала, но этого не произошло. Юный Том, выделяющий ее среди слуг, в свой двадцать один год думал только о работе и говорил с отцом только о ремесле. Мери исполнилось шестнадцать лет, и она влюблялась уже второй или третий раз, она подолгу разглядывала себя в зеркале и только о том и думала, как бы мельком увидеть своего возлюбленного. Энн и Дороти было четырнадцать и тринадцать лет, школа их мало интересовала, после занятий они веселились в обществе друзей. Эдуарду исполнилось двенадцать лет, настала пора отдавать его в учение. Мальчик не интересовался ремеслом краснодеревщика, но его влекло золочение, поэтому он все время проводил в мастерской позолотчика. Поэтому Томас решил, что сыну пара учить это тонкое ремесло у одного из его лучших мастеров. Это обрадовало Кэтрин потому что сын останется жить дома, что было бы невозможно, если бы его отдали на обучение нездешнему мастеру.

В последнее время она все больше стремилась удержать домочадцев возле себя. Отъезды Томаса стали все больше пугать Кэтрин, а он, видя, что она худеет и слабеет с каждым днем, испытывал угрызения совести, когда приходилось покидать дом.

Она не могла не гордиться третьим, дополненным изданием «Путеводителя», посвященным принцу Уильяму Генри, герцогу Глостерскому. Томас давно надеялся получить заказ от короля, но двое других краснодеревщиков сохраняли протекцию королевского двора, почти никого не подпуская к нему. К великой радости Томаса, его вдруг пригласили в Глостер-Хаус представить принцу рисунки диванов, кресел, скамеек для ног. Это обеспечило его заказами через связи с королевским двором.

Несмотря на эту удачу, Томас переживал очередной тяжелый финансовый кризис. Если судить по бумагам, то он обладал целым состоянием, но его сундуки снова почти опустели. Лорд Херевуд задолжал ему тысячи фунтов за выполненные и поставленные заказы, что совпало с другими неоплаченными счетами. В довершение всего банк вернул ему долговую расписку мадам Корнелис о частичной оплате давно просроченной и особенно крупной суммы денег. Кругом поговаривали, что у нее накопилось множество долгов. Трезво подумав, он понял, что давно должен был догадаться, что ее дом — это каприз моды, и рано или поздно ее популярность сойдет на нет, по мере того как открывались новые залы для приемов, собраний и балов. Все реже и реже в дом мадам Корнелис приезжали завсегдатаи в великолепной одежде и дорогих украшениях, на смену им пришли денди сомнительной репутации, франты и плохо воспитанные молодые люди.

Положив отвергнутую банком долговую расписку в карман, возмущенный до глубины души Томас отправился на площадь Сохо. Уже наступил вечер и во всех окнах Карлайл-Хаус ярко горели свечи, за исключением галереи на одном из верхних этажей. В дом входили люди и до площади долетали звуки музыки. Он сразу догадался, что мадам Корнелис знала, что банк не оплатит долговую расписку, ибо стоявшего в дверях ливрейного лакея явно предупредили о его возможном приходе. Он еще не успел до конца объяснить причину своего визита, как лакей повел его куда-то.