– В самом деле, – сказал Сенлин, стараясь казаться любезным и внимательным.

В действительности он был сбит с толку и обеспокоен. Почему Голл привел его в свою святая святых? Неужели это оригинальное собеседование перед увольнением провинившегося сотрудника, который больше не увидит дневной свет?

– Когда я был нищим, работал в «Паровой трубе» – это было до того, как я ее купил. Это хороший бизнес, чтобы сбить молоко с юношеских усов. Он показал мне мир таким, каков он на самом деле, а не таким, каким кое-кто хотел бы его видеть. То еще потрясение, конечно. Многим так и не удалось от него оправиться. – Голл, похоже, погрузился в воспоминания, которые не вызывали приятных чувств, и он с кривой улыбочкой вернулся к настоящему. – Но у меня получилось.

Он наклонился вперед, отложив трубку.

– Я потратил годы, выжимая шекели из негодяев. Я вытаскивал золотые нити из фалд богатеев. Я воровал и копил годами, готовясь к восхождению из выгребной ямы. Когда меня охватывает разочарование, я думаю о детях и о жизни, которую им обеспечу. И Том, вот почему ты сегодня здесь. Ты обескуражил меня и заставил подумать о моих детях. Кажется, ты швыряешься моими деньгами, раздавая их работникам. – Он выпятил грудь, и его голос поднялся, заполняя комнату. – Мои деньги! Моим работникам!

Сенлин подобрался на мягкой подкладке стула. Так вот в чем его преступление: он дал прибавку грузчикам. Это была мизерная сумма, которая не влияла на конечный результат, но, видимо, Голл приравнивал ее к краже.

– Ты усложнил простую работу, – продолжил Голл. – Собирай мои деньги. Не воспитывай, не устраивай реформы, не учи грузчиков балету. Собирай мои деньги! – Он яростно ударил по подлокотникам, и внезапный прилив гнева отразился на его лице.

– Когда я начал, ты терял десять-двадцать мин в неделю из-за краж, гниения и неэффективности, – ответил Сенлин. – Мои ошибки, какими ты их воспринимаешь, только увеличили твою прибыль.

– Ты неправильно понял договоренность. – Голл начал выразительную пантомиму, словно обучал собаку или поучал ребенка. – Если порт приносит больше денег, потому что ты хорошо работаешь, это не твои деньги. Они мои. Они всегда мои. И есть другие способы, более экономные, чтобы вдохновить людей на работу.

– О, меня побои весьма вдохновили, – сказал Сенлин. Он сунул руку в карман. «Ключ тюремщика» был теплым на ощупь. На таком близком расстоянии маленький пистолет окажется достаточно эффективным. Конечно, использовав его, Сенлин потеряет последний шанс на побег, но, наверное, все и так рухнуло. Сенлин спросил себя, утешит ли его месть хоть как-нибудь. – Ты обвиняешь туристов в недальновидности, но сам ничуть не лучше. Ты подталкиваешь своих людей к воровству, заговорам и бунту, а потом наказываешь их за это.

– Я о чем тебе раньше говорил? Нет недостатка в отчаявшихся людях. У них нет власти, потому что они ничего не стоят, и я плачу им соответствующее жалованье. Если ты платишь им больше, они спускают все на шлюх, выпивку и белую крошку.

– Это не всегда так. У них есть возлюбленные и прошлое, и все они когда-то сами были детьми. – Палец Сенлина лег на фестончатый спусковой крючок «ключа», и он наклонил ствол внутри кармана, прикидывая линию огня. – Ты не одинок в башне, мистер Голл, как бы тебе ни хотелось так думать, как бы ты ни пытался спрятаться. – Интересно, как быстро Ирен свернет ему шею после выстрела? Может, она сперва его поблагодарит?

– Ты действительно глупец, Том, и мне тебя жаль.

– Разве не для этого ты меня сюда притащил? Чтобы поупражняться в жалости? Или для того, чтобы похвастаться семьей и убедить себя в собственном благородстве, прежде чем убьешь меня? – Сенлин почувствовал тяжесть на плече и, оглянувшись, увидел похожие на грецкий орех костяшки рук Ирен. Давление прижало его карман к стулу, мешая выстрелу. – Или ты рассчитываешь, что все будут относиться к твоей семье дружелюбно?

– Благородство и дружба – это не что иное, как зелье, которое шарлатаны продают старухам и тупым фермерам. Я все жду, что ты сам о себе позаботишься. Ты так решительно настроен заводить друзей и быть честным и благородным, что снова и снова губишь собственную жизнь. А потом еще и задираешь передо мной нос из-за того, что я забочусь о собственных интересах. Да ты издеваешься! – Голл пришел в ярость. – Ты погублен и будешь в руинах, пока не признаешься самому себе, что в мире есть только одна семья, один человек, одна башня, на которую следует подняться.

– Но ты сам сказал мне забыть про Марию.

– Потому что это в моих интересах, дубина ты стоеросовая! – Голл мял пальцами свое пухлое лицо, пока оно не стало ярко-красным. Он неопределенно махнул в сторону камина, и Ирен, отпустив плечо капитана порта, добавила еще одно полено. Когда давление ее руки исчезло, он снова смог прицелиться. – Я говорю тебе две вещи: работай эгоистично и отдавай мне должное. Вот и все. Я не хочу искать нового капитана порта, а ты не хочешь, чтобы тебе свернули шею.

Голл достал из кармана жакета гроссбух и пролистал его. Ирен разжигала огонь, на мгновение отвернувшись. Если Сенлин собирался стрелять, момент настал.

– По моим подсчетам… – Голл послюнявил палец и перевернул страницу, – твоя прибавка стоила мне три мины, семь с половиной шекелей. Эту сумму я вычту из твоей зарплаты. Ты отменишь прибавку и, если люди будут жаловаться, выберешь из их рядов козла отпущения и повесишь на причале. Если ты все это сделаешь, мы сможем продолжать вместе. Если нет, я продолжу один. Что ты выберешь?

Сенлин представил себе, как Голл удивится, когда в него выстрелят: как появится рана, на миг бескровная дымящаяся дыра в складках домашней кофты, и как в глазах умирающего скользнет последний инвентарный номер.

Над головой раздался топот маленьких ног. Дети бежали по коридору. От этого перестука что-то в груди Сенлина перевернулось, и гнев его покинул. Он застыдился того, что едва не совершил. Это было бы двойное самоубийство. Даже если бы он отсюда выбрался, застрелив невооруженного человека в его доме, пока дети играют этажом выше, старый, достойный директор покончил бы с собой. Остатки человека, который женился на Марии, испарились бы. И что за монстр остался бы? Нет, если Сенлин хоть раз пойдет на сделку с совестью, пусть даже в поисках дорогой, милой Марии, он станет неузнаваем для себя и для нее. Тогда воссоединение сделается невозможным, и окажется, что все было зря.

– Мы продолжим вместе, – сказал Сенлин, осознавая иронию, но скрывая ее.

– Приятно слышать, – ответил Голл.

Сенлин был рад, конечно, обнаружить, что его не собираются душить, но он все еще хотел узнать, верит ли Голл рассказу Адама о намерении Родиона вторгнуться в порт. Голл намеревался что-нибудь предпринять? Сенлину необходимо было направить разговор в нужное русло.

– Ну, если с этим мы закончили, я должен вернуться, чтобы подписать манифест, прежде чем корабль уйдет неизвестно с чем. – Сенлин наклонился вперед и похлопал себя по коленям, готовясь подняться и уйти.

– Какой корабль?