Желто-черное пламя перегородило дорогу, дым косой широкойлентой уходил в небо, колесо катилось и катилось. Полковник услышал шум моторови побежал туда, на бегу выдергивая из кобуры кольт.

Мотоциклисты вылетели на взгорок, промчались по бездорожью,затормозили, взрывая дерн колесами, и передний вскинул автомат. Полковниквыстрелил – в руку. Не промазал. Побежал к ним, махая рукой, крича что-тонепонятное ему самому. Синяя трассирующая строчка брызнула ему навстречу, ногиподогнулись, в груди засело острое и горячее, и он, падая, увидел, как медленнораспухает облако пыли, окутавшее стоящий у деревьев черный конус. Выстрел. Иновая струйка трассирующих пуль в ответ. И свист, вой, ослепительный клубокогня, вертикально унесшийся в синее-синее, как ее глаза, небо.

Упираясь кулаками в бетон, Полковник попытался рывкомвстать, потому что женщина в светлом плаще уже десятый раз набирала номер, стояв стерильной безличности зала ожидания, а в ответ ей упрямо пищали длинныегудки – тире, тире, тире… Словно трассирующая очередь.

Но руки не держали, и он уткнулся щекой в холодную твердуюбетонку. Она будет плакать, когда узнает, подумал Полковник, полной грудьювдыхая сквозь боль горьковатые запахи осени, но она все поймет. Перед глазамивстало мрачное шотландское ущелье, по дну которого текла темно-красная река –человеческая кровь, пролитая во всех войнах, зловещая река, только Томас изЭрсилдуна, бард и предсказатель, сумел с помощью королевы фей пересечь ее, апотом и вернуться назад, и юное лицо королевы фей, она улыбалась Полковнику,порхающие вокруг золотистые искорки сгустились, заслонили все, ослепили,оглушили, обволокли…

Длинная серая машина косо встала поперек шоссе, мотоциклистраспахнул дверцу, и Генерал грузно выбрался наружу. Сзади полукругом стоялипритихшие офицеры, неподалеку чадили догорающие обломки фургона, над лесом изсизого туманного марева вставало отливающее золотым и розовым солнце.

Генерал смотрел на мертвого Полковника, выбросившего рукивперед так, словно он хотел заслонить что-то и не успел. Потом перевел взгляд клесу, на выжженный круг, черневший возле самых деревьев. За его спинойосторожно переступали с ноги на ногу оперативники, бесстрастно стоял Икар.

– Нужно позвонить, – сказал он глухо. – Какполагается…

– У него же никого нет, Генерал, – сказаладъютант. – Нам просто некуда звонить.

– А как по-вашему, хорошо это или плохо?

Адъютант растерянно молчал. Он хотел пожать плечами, нововремя спохватился – Генерал не выносил таких жестов.

Дребезжа дверцей, подъехала полицейская машина – с выбитымистеклами, помятая, словно по ней долго и упорно колотила кувалдами ораваспятивших луддитов. Человек, вылезший из нее, тоже выглядел так, словно егопропустили через какую-то шалую мясорубку, – в мятой и рваной одежде, впыли и подсохшей крови из многочисленных ссадин. Все смотрели на него, а он шелк ним, хромая, потом остановился и посмотрел Генералу в лицо. Глаза у него былисиние, с дерзкой сумасшедшинкой.

– Ну что же, Генерал, – сказал Ланселот. –Как в глупом старинном фильме, право слово, – злодей и шериф медленно идутнавстречу друг другу… Только какие из нас с вами ковбои? Одна видимость…

Генерал внимательно посмотрел на него, профессиональнопредставив себе это лицо с аккуратной прической, без крови и грязи, перебрал впамяти пачку фотографий из досье, куда поступали материалы на вызывавшихподозрения «внешних агентов». Спросил сухо:

– «Крыша» – научный обозреватель «Европейскогоеженедельника»?

– Да, – сказал Ланселот. – Резидент СоветаБезопасности. Или, переводя на ваш жаргон, руководитель шпионской сети в вашейсуверенной державе.

– Вы считаете, что такое определение вам не подходит?

– У меня нет намерения дискутировать на этутему, – сказал Ланселот. – Можете называть меня как угодно, коли ужвы уверены, что вся планета идет не в ногу и постоянно лелеет черные замыслыкасательно вас… Я просто-напросто хочу посмотреть вам в глаза и узнать, каковоэто – чувствовать себя спасителем человечества. Интересно, каково?

1982

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие…

М. Цветаева

Слева было море и акварельный, молочно-сизый туман, справаназойливо сменяли друг друга однообразные холмы и долины. Изредка серымзеркалом промелькивало озеро, по-местному – лох. Туман размывал, прятал линиюгоризонта. Савину казалась неуместной эта прямая, как луч лазера, насквозьсовременная дорога. То и дело под колесами мелькали синие, красные, желтыезигзаги, ромбы, волнообразные линии – старая уловка, призванная уберечьводителя от «гипноза дороги». Словно сам туман выстреливал их навстречу машинепригоршню за пригоршней, и запас, видимо, был неисчерпаем.

– И все же вы не ответили на мой вопрос, – мягконапомнил патер.

– Отвечу, – сказал Савин. – «Вы нападали наразум. У священников это не принято».

– Это цитата, судя по вашему тону?

– Да, Честертон. Правда… правда, цитата не вполнеподходит к случаю. Вы давно уже не нападаете на разум. Вы просто-напростоопределяете ему границы и рубежи. Когда мы преодолеваем рубежи, вы ставитеновые. И снова. И снова. Вам не кажется, что эта ситуация весьма напоминаетзнаменитую апорию Зенона – ту, об Ахиллесе и черепахе?

– Возможно, – согласился патер. – Но в такомслучае получается, что это вы гонитесь за нами, а не наоборот. Еслипользоваться вашей терминологией, мы – определяем рубежи, вы – стремитесьдостичь их и снести, и в тот момент, когда вам кажется, что впереди не осталосьни одного препятствия, мы воздвигаем новый барьер…

– Вселенная бесконечна, – сказал Савин. –Однако это еще не означает, что бесконечна и шеренга ваших барьеров. Вы небоитесь, что однажды люди снесут ваш очередной барьер и не обнаружат нового? Тоесть – бога?

– Демагог ответил бы вам – господь по неисповедимымсвоим помыслам может надежно укрыться от людей.

– Вот именно, – улыбнулся патер. – Что поделать,демагоги встречаются и среди нас, но, поверьте, я к ним не принадлежу. И пустьвам не покажется демагогией мой вопрос: а вы, вы не боитесь в один прекрасныйдень обнаружить Нечто? То, что, скрепя сердце, вам придется признатьбогом, – разумеется, я не имею в виду сакраментального старца,восседающего на облачке, этот излюбленный вашими карикатуристами образ…

– Нет, – сказал Савин. – Лично я не боюсь.Уверен, что и другие тоже.

– К сожалению, мы вынуждены оперировать чистоумозрительными категориями. – Патер задумчиво улыбнулся. – Впрочем… Уменя два шанса против одного вашего. Я могу стать и пригоршней праха, но могу иобрести загробное бытие. Вам суждено только первое – ведь второе вы решительноотрицаете.