– Константин Савин, – скучным голосом сказалСавин. – Журналист. В отпуске.

– Ну конечно, работы вам здесь не найдется…

Старик сказал то, что и должен был сказать, но Савин,предусмотрительно глядевший в сторону, на высокие старинные часы, ощутилбыстрый взгляд – уколовший, изучающий, настороженный. «Так, – сказал себеСавин. – Запомним».

– Распишитесь, пожалуйста.

Почерк у старичка был мелкий, но очень разборчивый. ПередСавиным зарегистрировалось пятеро постояльцев. Двое давно съехали. Третий неинтересовал Савина – он прибыл две недели назад и, следовательно, никак не могоказаться тем человеком. А вот остальные двое… Один приехал три дня назад,другой – вчера. Имена незнакомые, но ничего это не доказывает – паспортовстарикан не спрашивает, можно назваться хоть Наполеоном Бонапартом…

– Вы какой этаж предпочитаете?

– Первый. – Он взял ключ и поднял чемодан. Толькозеленый новичок стал бы в первую же минуту соваться к старику с расспросами…

Легонько стукнула дверь.

– Ваш ключ, мистер Геспер, – сказал старик.

Савин лениво обернулся. Импозантный сухопарый джентльмен изтех, что довольно долго и устойчиво выглядят не более чем на пятьдесят.Безукоризненная черная тройка, булавка с жемчужиной в темно-синем галстуке.Итак, один из двух отпадает – мистер Герберт Геспер, как успел прочитать Савин,начальник отдела некоей лондонской частной торговой фирмы «Смизерс и сыновья».

Вот только что он здесь делает? Может быть, интересыСмизерса с чадами простираются и на Инвернесс, а может, он здесь родился иотдыхает после трудов праведных – какое это имеет значение?

Постучать в номер к тому, второму, попросить, скажем,спички? Нет, и это довольно примитивный ход. Как бы там ни было, Гралев могуехать из Монгеруэлла только сюда…

На корректный поклон Савина Геспер ответил столь жекорректно и удалился вверх по лестнице умопомрачительно светской походкой.

Савин вошел в свой маленький номер, чистый той самойстандартно-безликой чистотой отелей и гостиниц, от мыса Нордкап до НовойЗеландии, которую терпеть не мог. И сразу постарался разрушить ее, обжиться –повесил в шкаф одежду, разложил на столике и в ванной всякие мужские мелочи,достал и без особой необходимости проверил аппаратуру. Было удручающе тихо,простучала за окном тележка, запряженная одной лошадью, и снова наступилатишина. И серое небо над узкими острыми крышами.

Он лег на кровать, положил рядом блестящий пенальчик«Стилоса». Курил, глядя в потолок. Потом тихо сказал:

– Здравствуй, родная. Пишу из ужасной глуши –северо-западная Шотландия на этот раз, края непуганых эльфов у границыИнвернесса и Аргайла.

«Стилос» едва слышно засвиристел, из прорези выполз белыйязычок бумажной ленты, исписанной размашистым почерком Савина.

Никакой романтически-тягостной истории в прошлом, ничегонесбывшегося – адресата у письма не было. Просто… Просто те, кто придумалнекогда исповедь, знали, что делали. Современный атеист, отринув бога, отринулзаодно и исповедь, но довольно быстро сообразил, что потерял очень многое,утратил возможность выговориться перед другим человеком и снять с души груз,немалую подчас тяжесть… А разве одни лишь преступления, злодеяния лежат на душетягостным грузом?

Словом, человек, который за годы странствий встречал сотни,тысячи людей, может со спокойной совестью поселить среди них одного выдуманногоисповедника, чье лицо, если постараться, даже смутно припомнится, как лицасотен случайных знакомых; в реальном полузабытом многолюдье, череде прошлыхвстреч и разговоров уютно будет чувствовать себя насквозь вымышленный адресат,про которого к тому же вспоминаешь редко, очень редко… Но почему бы не написатьему, коли он вспомнился, и времени свободного хоть отбавляй?

– Вот я и побил все рекорды, – сказалСавин. – Десять фильмов за последние четыре года, и не какая-нибудьхалтура. Неплохо, верно? И Золотое Перо, которое, как любая регалия, волнуетвсего несколько минут – пока длится вручение. И дороги, дороги, отели, города,люди, встречи. И – вперед, вперед, вперед! Так быстро и так долго, что иногдакажется, будто погоня за целью и стала самой целью, давно. Слава богу, в этойпогоне мы щадим других, мы не щадим только самих себя. Мы не можем жить иначе,нам нравится так жить, и представить другую жизнь мы не в состоянии. Бойтесьжеланий своих, ибо они сбываются. И потому возникает неразрешимый вопрос: чтолучше – несколько желаний, которые могут исполниться, пусть после долгихтрудов, или одно, заведомо невыполнимое? Так что же?. Может быть, это не тотвопрос, которым стоит задаваться. Скорее всего так. Есть другие вопросы, болееважные. Но как быть с тем, что мы живем так, будто постоянно ожидаем чего-то?Все время ждем. Вот придет апрель, и можно будет ехать на съемки. Вот придетсентябрь, и выйдет новый фильм. Вот придет декабрь… Вечное ожидание, в которомпеском сквозь пальцы протекает, уходит день сегодняшний, не оставляя памяти иследа. И ведь не хотим мы другой жизни; дай нам ее, иную, – честное слово,мы заскучаем, не будем знать, что с ней делать…

Легким прикосновением он выключил «Стилос» и долго лежал,уставясь в потолок, покрытый едва заметными трещинами, похожими на картунеизвестного государства. Встал, оторвал ленту, положил ее в массивную глинянуюпепельницу, щелкнул зажигалкой. Вспыхнуло, заколыхалось и опало неяркое пламя,оставив сморщенную полоску пепла. Савин тщательно примял пепел авторучкой ирастер – иначе и не поступают с письмами, которые некуда отправлять и некомуполучать. Через пять минут он вышел на улицу – джинсы, легкая спортивная курточка,тонкий свитер с воротником под горло. Беззаботное лицо, беззаботная походка.

Он легко и быстро нашел полицейский участок. Перед входомзадержался, прикрепил к лацкану Золотое Перо и уверенно толкнул дверь слаконичной черной надписью «Полиция».

Маленькая комната. Слева дверь с зарешеченным окошечком –камера, в которой наверняка, как мельком подумал Савин, давным-давно завелисьмыши, грибы и привидения. Справа, у окна, девственно чистый стол. Какие-топечатные таблицы на стене над ним. Портрет премьер-министра.

Услышав стук двери, стоявший у окна человек в свитеревопросительно обернулся. Белобрысый парень, года на три моложе Савина. Накожаном поясе – светло-коричневая кобура с никелированной застежкой. Это же неМак-Тиг, немного смятенно подумал Савин. Мак-Тиг – пожилой человек, он самписал, кто же это такой и почему здесь?

Однако на лице его эти мысли не отразились.

– Здравствуйте, – с простецкой улыбкой сказалСавин, протягивая красивое удостоверение Глобовидения. – Константин Савин.Обычно меня зовут Кон.

– Сержант Лесли. Обычно меня зовут Роб. Садитесь.Хотите пива?

– С удовольствием.

Лесли достал из стола картонку с шестью банками, ловкосорвал жестяные язычки.