Да и была бы кому присяга, я что, дурак, буду чувствовать себя скованным этими средневековыми дуростями? Мы даже в договорах, составленных опытными юристами, умеем находить щели, что освобождают от выполнения обязательств, а тут – три ха-ха, устный договор, не смешите мои тапочки…

Так что обязательств на мне никаких, а вообще-то я многих, так сказать, облагодетельствовал. Плохих вбил в землю по ноздри, хорошим отдал замки и земли плохих. Крестьяне разницу заметят вряд ли, но все-таки «добру» я поспособствовал.

Зайчик проскочил Орочий Лес на замедленной скорости. Я даже успевал увидеть мелькающие деревья, но на этот раз не видел ни деревянной крепости, ни орков.

Во рту странная горечь, в груди пусто, хотя вообще-то должен бы ликовать. Что-то не то со мной. Я вообще-то наглый и всегда считаю, что прав, а все, кто думает иначе, – дураки, но сейчас что-то даже сам чувствую, как пованивает. Да, от меня, такого замечательного. Пока шел к Югу, ничем себя не обременяя, чувствовал себя чистым и благородным, аки… ну да, аки. Я сейчас, когда гроссграф, то самое настоящее говно.

Экскремент, если выражаться куртуазно. Но перед собой-то можно не кривляться?.. Да, если честно, то говно.

И детей брать в заложники нехорошо, и вот так выторговывать договор, как у короля Роджера, и у Барбароссы… И не просто нехорошо, здесь я с собой наедине, можно сказать и откровеннее…

Так что же, политика – в самом деле всегда грязная? Или это я такой?.. Так нет же, когда был простым рыцарем, я себя таким говном не чувствовал!

Дозорные – молодцы, увидели издали, сразу же опустили мост, ворота открывать для одиночных всадников мною запрещено, достаточно и калитки. Сам тоже протиснулся через нее во двор, уже вычищенный от снега, дорожки выскоблены до камней, под стенами белые горы, но там пусть, не мешают.

Один из стражников принял коня, Бобик пронесся по двору, опустив нос и ревниво изучая новые запахи, я поблагодарил за службу и отправился в донжон.

В холле натоплено, жарко пылает камин, тепло и сухо. Через приоткрытую дверь из зала доносятся взрывы хохота, ' громкие голоса спорят 6 прошлой войне Карла с Горландом. Я невольно прислушался, заглянул в зал и посмотрел на моих рыцарей с великим уважением: почти все участвовали, почти все побывали в ключевых местах сражений. Потом вспомнил, что где двое дерутся, там спустя время оказываются трое героев и десять заслуженных ветеранов, а убитый барсук обретает крылья и зовется лесным драконом.

Альбрехт первый ощутил взгляд, оглянулся. Я приложил палец к губам и кивнул в сторону. Ждать за дверью долго не пришлось, он появился быстрый и с возбужденным лицом.

– Снова так неожиданно?

– Ну да, – возразил я, – с конем и Псом?.. И ворота сам себе открыл?.. Пойдемте в мои покои, расскажете, что здесь и как в мое отсутствие.

Он поднимался рядом по лестнице, я видел, как удивленно косится в мою сторону, хотя я все тот же, начал было рассказывать, но махнул рукой.

– Сэр Ричард, да что могло произойти?.. Так, все по мелочи… Сэр Растер и Митчел дважды рубились на мечах, но потом всякий раз пили мировую, Макс пытался съездить в ближайшую деревню на коне, но увяз в сугробах, пришлось дальше на санях… У дракончиков, как у клестов, детеныши рождаются зимой, вы не знали? Теперь самоотверженные родители таскают еду прямо со столов… А что у вас?

Слуга, что шел навстречу, охнул, вытаращив глаза, опрометью бросился обратно, распахнул перед нами двери в мои покои.

– Принеси что-нибудь перекусить, – велел я.

– А вина? – спросил слуга, кланяясь.

– Будете вино, барон? Альбрехт мотнул головой:

– Не хочу туманить мозги.

– Только жареного мяса, хлеба и сластей, – велел я.

Слуга ринулся со всех ног по коридору. Мы вошли в помещение, тепло и сухо, в камине огонь, все готово к моему возвращению. Молодец Далила.

– Садитесь, барон, – сказал я.

Он выждал, пока сяду я, опустился напротив в той же позе, как я сидел у Найтингейла: с прямой спиной, почтительным вниманием в глазах и абсолютно непроницаемой мордой.

– Сэр Альбрехт, – проговорил я, морщась. – Я вам, возможно, очень не нравлюсь, но что поделаешь… сам себе иногда очень не того… Хотя, конечно, я еще та цаца и доволен собой почти всегда. Во всяком случае, любую свою дурь сумею оправдать. И оправдываю, есс-но. Философия есть такая…

Он пропустил мимо ушей мой пассаж насчет ненравленья, поинтересовался:

– Что за философия?

– Да что-то типа «принимайте меня таким, какой я есть, ибо я и так совершенство, пусть даже и с расстегнутой ширинкой на улице».

Он изумился:

– Есть такая философия?

– Есть-есть, – заверил я. – Создана специально для дебилов, которых обучить ничему никак. Но, чтоб те не чувствовали себя уродами рядом с нормальными, что учатся, развиваются, совершенствуются, – им и дали это утешение. А мы все охотно становимся дебилами, как только понимаем, что это можно, что это не стыдно, что и дебилы – люди.

Он просветлел лицом:

– А-а-а, церковь поработала! Насчет блаженны нищие духом?.. Ну да, она умеет утешать и примирять. Вообще-то между нами не дураками говоря, это очень полезная работа. Иначе на почве недовольства возникают брожения, бунты, реформы… А так все довольны.

В открытую дверь гуськом вбежали слуги, торопливо расставили по столу блюда с мясом, хлебом и множеством сладких сдобных пирогов, а также медом в кувшинчиках и в сотах.

Я выждал, когда умчались и захлопнули за собой дверь, подцепил на кончик ножа ломоть горячей телятины.

– Сэр Альбрехт, я все больше вижу, что вы не совсем дурак. Потому я с вами гораздо более откровенен, чем даже с более симпатичными мне Максом, Митчелом или даже Растером. Не говоря о других рыцарях, что шли за мной в огонь и воду. Я их люблю и доверяю им, но раскрываюсь перед вами. Странно?

Он тоже взял такой же ломтик мяса, только поменьше, и здесь следит за собой, улыбнулся, развел руками.

– Я тоже замечаю, что вы не совсем тупы, сэр Ричард. И что не всегда обязаны успехом удаче. Но если такое доверие, то можете поделиться планами на будущее? Хоть на ближайшее время?

Я жевал молча, просто на такой простой вопрос нет ответа, Альбрехт посматривает со спокойствием в непроницаемых глазах, мол, скажешь – хорошо, промолчишь – ничего не теряю, но я уловил идущий от него жадный интерес. И если не поделюсь планами – будет глубоко разочарован.

– Сейчас зима, – произнес я медленно, – дороги перекрыты, жизнь замерла. До весны, даже до лета, когда не только снег растает, но половодье спадет, земля подсохнет, дороги запроходимеют. Хорошее время, чтобы остановиться наконец и… подумать.

Он усмехнулся: