Он сухо усмехнулся.

– Я предпочитаю, чтобы ты звала меня по-прежнему Доном. Кевина больше нет. С тех пор прошло много времени, я сильно изменился, стал другим человеком. Кстати, насчет того, что ты пытаешься не обращать на меня внимание… Я это заметил и сначала чуть было не рассердился, но потом сумел преодолеть это. Твои жалкие попытки хотя бы мысленно отделаться от меня только разжигают мой аппетит.

– Кевин или Дон – не имеет значения. Все равно ты мерзкий, трусливый подонок. Что случилось с твоими родителями, Кевин?

– А ты как думаешь?

– Ты убил их.

– Это было необходимо. И неизбежно. С самого моего рождения я был для отца исчадием ада, живым воплощением сатаны. Во время своих жалких служб он заставлял меня держать по черной свече в каждой руке, а потом бил меня до тех пор, пока я не падал. Потом он втирал соль в мои раны. Сейчас я думаю, что старик был прав, когда видел во мне зло, много зла… Но разве не все мы с самого рождения носим в душе семена и добра, и зла?

– Сейчас, во всяком случае, в тебе осталось только зло, Кевин.

– Дон!.. – раздраженно поправил он. – Я сказал: зови меня Доном! Что касается зла, то… Ты, наверное, считаешь меня не только злым, но и безумным. Мой отец был выжившим из ума злобным старикашкой, но многие считали его святым. Так что, дорогая моя Ева, грань между злом и добром слишком тонка, чтобы заурядный ум мог точно определить, что хорошо, а что плохо.

– Зато твой ум, конечно, в состоянии справиться с этой задачей? – едко спросила она.

– Граница слишком зыбка, – уклончиво ответил Дон. – К тому же все зависит от того, с какой стороны посмотреть.

– А Иаков и Иезекииль тоже считали отца сумасшедшим?

– Нет. Он сумел запугать и одурачить их, как и всех остальных. Я пытался открыть им глаза. Когда я убежал, я взял их с собой…

– И привез в Финикс?

– Да. Я хотел перебраться в Калифорнию и уговорил брата и сестру Хардингов присоединиться к нам. Но Иаков и Иезекииль испугались. Однажды ночью они собрали вещички и вернулись обратно к отцу. Этот поступок меня просто взбесил…

– И ты прикончил Хардингов?

– О, это было настоящее наслаждение. И одно из самых сильных переживаний в моей жизни. Наконец-то я понял, кто я такой, что за власть мне дана и каково мое предназначение в этой жизни. После этого я уже не колебался. Я вернулся в отцовскую палатку на холме и зарезал их всех.

– И мать?

– Когда отец бил меня, она стояла рядом и смотрела. И ничего не делала. Разве она поступала менее жестоко, чем отец?

– А братья? За что ты убил их?

– Они предали меня. И сами решили свою судьбу, когда вернулись к отцу.

– Где же их тела?

– Вряд ли вы их найдете. Я расчленил их и разбросал останки по всей Аризоне и Нью-Мексико. Это доставило мне огромное удовольствие.

– А зачем ты засыпал пепелище солью?

– Я был молод тогда. Молод и склонен к мелодраматическим жестам и поступкам.

– Так же, как и сейчас.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду свечи, которые ты вставляешь в пальцы своим жертвам. Ведь ты уже не мальчишка, Дон. Зачем ты это делаешь?

– Трудно избавиться от детских привычек, которые к тому же тебе вбивали в голову палкой. А может быть, мне хочется таким образом показать отцу, что я научился использовать его обожаемые свечи по-своему.

– Но твой отец мертв.

– Он был уверен, что после смерти сразу попадет на небо, так что, возможно, он до сих пор смотрит на меня оттуда. Или ты полагаешь, что его бессмертная душа тоже оказалась разрезана на куски вместе с бренным телом? Меня всегда занимал этот вопрос, и я до сих пор не могу найти… – Он не договорил. – А как ты считаешь, – спросил Дон после небольшой паузы, – душа твоей Бонни была уничтожена после того, как я расправился с ее телом?

Услышав эти слова, Ева чуть не до крови прикусила нижнюю губу, но ответила твердо:

– Нет.

Дон хмыкнул.

– Что ж, скоро ты будешь знать это наверняка, Ева Дункан. Правда, я еще не решил, какую свечу я дам тебе. Это очень важный вопрос. Джейн, разумеется, получит белую. Что касается тебя, то цвет твоей свечи должен точно отражать степень…

Ева нажала на кнопку, прерывая разговор. Возможно, она поступила не самым разумным образом: сегодня Дон что-то разговорился, и – если бы она продолжала слушать и поддакивать, возможно, в конце концов он выдал бы что-то важное. Но Ева просто не могла долго поддерживать этот разговор. Каждая фраза, каждое слово словно тянули ее куда-то в глубину, в непроглядный мрак и могильный холод, окружавшие Дона и скрывавшие его от посторонних глаз. Кроме того, подробности чудесного сна, волшебной встречи с Бонни были еще слишком свежи в памяти Евы, и от этого ей было особенно трудно противостоять исходящему от него злу.

«Не откладывай ничего на потом. Живи сегодняшним днем, потому что по-настоящему у тебя есть только он, и он прекрасен!» – сказала ей Бонни.

Что ж, надо попробовать, решила Ева. Ничего другого ей просто не оставалось.

* * *

Часа через два Ева услышала, как хлопнула входная дверь, и поняла, что это вернулся Джо. Накинув халат, она вышла в коридор и встала на верхней площадке лестницы, ожидая, пока он поднимется.

Увидев ее, Джо остановился.

– Все в порядке? – спросил он.

– Нет. Не совсем. – Ева покачала головой. – Мне звонил Дон. После разговоров с ним я всегда чувствую себя выбитой из колеи.

– Что он сказал?

– Как всегда, пытался меня запугать. Я потом тебе расскажу… – Она протянула ему руку. – Идем со мной в спальню, Джо…

Джо преодолел оставшиеся ступеньки и остановился так близко от нее, что Ева почувствовала сухой жар его тела.

– Означает ли это, что я прощен? – поинтересовался он.

– За что я Должна была тебя прощать? – не поняла Ева.

– За то, что я не выказал особого сожаления, когда мистер Логан смотал удочки.

– Прощение здесь ни при чем, Джо. Ты сам это знаешь.

Он взял ее за руку.

– Тогда в чем же дело? Неужели ты поняла, что не можешь жить без меня?

– Господи, Джо, когда ты перестанешь шутить?!

– Я и не думал шутить. – Джо легко коснулся ее щеки. – Я просто… Знаешь, у меня такое ощущение, что сейчас на моих глазах происходит что-то очень важное. И удивительное… – Он внимательно посмотрел на нее. – Может, попробуешь объяснить?

– Знаешь, я так и не подарила Бонни щенка, – сказала Ева. – Все откладывала и откладывала, а потом стало слишком поздно.