Слишком уж гладкое, как на учениях, движение и.., обнаружение бандитов там, где, по данным разведки, их не должно быть! Гранатометная атака, в огненном вихре которой заживо сгорели восемнадцатилетние пацаны вместе со своим не намного старше их командиром. Непонятки в штабе и вертолетный налет, ставший полной неожиданностью для «чехов». Струсивший, потерявший контроль над собой и, как результат, голову Крамаренко.

Балка. Бандиты на склоне. Прорыв в «мертвую» зону, медленно, как ему тогда казалось, летящий продолговатый, как яйцо, предмет и взрыв, навалившийся на капитана штормовыми волнами, прибив его в беспамятстве к берегу-валуну. И чернота. Тьма сплошная.

Очнулся он в подвале частного дома, оборудованного под комнату-камеру. Окон не было, лишь каменные стены да крепкая дверь в углу, над ступенями.

Тут стояла кровать, на которой и лежал Сергей, рядом стул с кувшином воды, пачкой «Примы» и спичками.

Сам он был умело перевязан. Ранения легкие, можно сказать, царапины, но голова, без преувеличения, раскалывалась, вызывая тошноту при малейшем движении.

Значит, контузило прилично.

Капитан попытался закурить, но, не успев поднять голову, тут же рухнул на подушку. Его остро пронзила боль, прострелившая тело от затылка по всему позвоночнику. От затеи с куревом пришлось отказаться, как, впрочем, и от любого шевеления.

Где он? И сколько времени находится здесь? Судя по обстановке и чужому, специфическому запаху, у чеченцев. Но кто он, Антонов, для них?

Просто раненый или пленный? Предпочтительнее, конечно, было бы первое, но более вероятно — второе.

Но уже то, что с ним обошлись по-человечески, оказали первую медицинскую помощь, настраивало на оптимистический лад. Хотя еще черт его знает, ради чего оказали ему помощь? Может, для того, чтобы, приведя в относительный порядок, публично казнить? Гадать смысла не было. Ответ мог дать только хозяин этого дома, и ждать его долго не пришлось.

В замке заскрежетал ключ, дверь отворилась, и, держа над головой керосиновую лампу, в подвал вошел старик чеченец. Увидев, что раненый пришел в себя, он повесил на стену «летучую мышь». Отодвинул стул, сняв с него кувшин, присел. Молча закурил, посмотрел на Сергея, спросил с характерным акцентом горца:

— Пришел в себя?

— Где я?

— Не видишь? В подвале.

В логике старику отказать было трудно.

— Это понятно. Я имею в виду, в каком ауле?

— Какой тебе разница?

— Интересно.

— Не надо тебе знать. И спрашивать не надо Ты не куришь?

— Курю.

— Кури.

— Не могу, голова болит.

Старик понимающе кивнул головой:

— Плохой ты был, совсем без сознания.

— Извините, но как мне обращаться к вам?

— Кирханом меня зовут. Так и называй.

— Неудобно по имени-то. Вы же старше.

— Какой разница? Как сказал, так и зови.

— Хорошо, Кирхан, скажите, кроме меня, после боя уцелел кто-нибудь?

— Не знаю. Я там не был.

— Как же я попал сюда?

— Привезли. Отдали. Все. Не спрашивай кто. Не надо.

— Ладно, не буду. Но ответьте, что со мной будет дальше?

Старик вздохнул, глубоко затянулся сигаретой.

— Пока не знаю. Ты лежи. Потом приду скажу.

Сергей хотел продолжить разговор, но чеченец прервал его:

— Принесут кушать, кушай. Отвар принесут, пей. Боль не будет.

Сказав это, он поднялся, забрал лампу и вышел, закрыв за собой дверь.

Антон задумался. Значит, плен. Это очень плохо. Но старик вроде ничего. Похоже, он сам не знает, что делать с русским.

Может, отпустит? А может, у него родственник у наших? Попытается обменять? Или продаст кому-нибудь из своих? Все покажет время.

Только сколько отведено ему, капитану Антонову, времени? Вот в чем вопрос.

Почти как у Шекспира.

Примерно через час пришла женщина. Вся в черном.

Она принесла лепешки, кувшин молока и отвар. Поставила все на стул, бросила на пленника быстрый взгляд.

И словно обожгла им. Столько презрения и ненависти сконцентрировалось в ее мгновенном взгляде.

— Спасибо, — попытался поблагодарить женщину капитан.

В ответ еще один, как выстрел, взгляд. Такой же испепеляющий. И какое-то злостное, угрожающее шептание.

Как шипение смертельно опасной песчаной эфы.

Женщина ушла, но взгляд остался, заставляя чувствовать необъяснимую вину и даже немного страха.

Почему такое к нему отношение этой сравнительно молодой женщины? Видимо, немало горя принесла ей война. И он в ее глазах был олицетворением этой войны.

Заставив себя преодолеть боль, Сергей приподнялся, отхлебнул дрожащим от напряжения ртом отвара. Откинулся, обессилев, на постель. Приступ тошноты вызвал сильные рвотные позывы, а вместе с ним и боль.

Умирать так умирать…

* * *

Вошел старик.

— Зачем не кушал?

— Не могу.

— Надо кушать. Отвар надо пить.

— Сказал же, не могу.

— Не будешь кушать — умрешь.

— А буду — выживу?

— Все во власти Аллаха.

— Конечно.

Старик сел на стул, убрав пищу.

Было заметно, что он хочет поговорить о чем-то серьезном.

Но либо не решается, либо не может сформулировать мысль так, чтобы она была понятна русскому.

— Кирхан? Скажите прямо, что вы намереваетесь делать со мной?

Чеченец начал издалека:

— Этот дом не мой. Это дом брата. Мой дом больше нет.

На секунду он замолчал. Прикурил сигарету.

— У меня был три сына. Три, — он показал на пальцах, — сейчас нет ни одного. Они не были боевиками, они были мирный люди. У каждого семья. К тебе приходила жена старшего сына. Однажды, весной, войска здесь ходил. Много солдат. Они увели старшего. Больше мы его не видели. А потом, рано утром, через неделю, я погнал отару. В небе летел самолет. Высоко. Я смотрел.

Он улетел. Потом вернулся и летел низко. Я был за аулом. Из самолета вышел дым, и скоро мой дом взорвался…

Старик затоптал окурок сапогом.

— В доме был младший сын, его жена, мой жена и три маленький ребенок. Шесть человек. Мирный человек.

Они умерли сразу. Бомба убила всех. Зачем стрелял летчик? Ты мне можешь сказать? А, русский?