Фердинанд был в опере, когда к нему поступило известие. Он ушел из театра и собрал совет, на котором было решено предать Мюрата военному суду. Король добавил зловещий постскриптум, что после приговора Мюрату разрешается полчаса на беседу со священником. Мюрата обвинили в подстрекательстве к гражданской войне и в заговоре против законного короля. За эти преступления его приговорили к расстрелу. Приговор был немедленно приведен в исполнение. Мюрат не показал ни малейшего страха. Все, о чем он попросил, это чтобы расстрельная команда «целилась в сердце, чтобы не испортить лицо». Двор, в котором менеджер рассказывал мне о расстреле, такой Маленький, что стволы мушкетов почти наверняка упирались Мюрату в грудь. Он отказался завязывать глаза и умер, как выразился Наполеон, без страха перед лицом опасности. Его похоронили в местной церкви, но все попытки найти останки окончились неудачей. Ему было сорок восемь лет.

Я пошел в бар, и менеджер порекомендовал мне выпить бокал домашнего миндального молока. Оно оказалось превосходным. Пока мы беседовали, к нам присоединился высокий, бородатый молодой человек, похожий на апостола. На нем были шорты, а за спиной огромный заплечный мешок. Стоило ему открыть рот, как я угадал в нем канадца. Он сказал, что автостопом доехал сюда из Рима за два дня. Я не мог в это поверить.

— Что ж, — сказал, — дни бывают плохие и хорошие.

— Куда путь держите? — спросил я.

— Йоханнесбург, — ответил он.

— Неужели вы и по Африке поедете автостопом? — удивился я.

Он пожал плечами и стал еще больше похож на апостола. Мне казалось, он вот-вот скажет: «Пути Господни неисповедимы». Впрочем, он, наверное, это подумал.

Я редко кого-нибудь подвожу. Дело в том, что некоторых моих знакомых грабили или били по голове, кого-то даже порезали бритвой за их милосердный акт. Удивляясь, как может человек пускаться в путь на огромные расстояния в чужих легковушках и грузовиках, я выждал удобный момент, чтобы спросить, сколько у него при себе денег. Он сказал, что из Лондона он уехал, имея в кармане полтораста долларов.

Выйдя из замка, я обернулся и увидел камень с надписью, которую прежде не заметил. Камень был вставлен над воротами, и на нем я прочитал:

Благословенной памяти короля Иоахима Мюрата, принца, славного при жизни и бесстрашного перед лицом смерти, расстрелянного на этом месте. Памятник запечатлел день, омраченный свирепостью сумасшедшего правительства. Камень установлен муниципалитетом Пиццо 1900 г.

Я подумал, что это — самая бесстыдная попытка публичного покаяния, которое я когда-либо видел. Правительство и в самом деле могло быть свирепым, но что сказать о свирепости предков тех, кто установил этот камень? Что сказать о старухе из Пиццо, вырвавшей у Мюрата усы? Она завернула их в газету и хранила в качестве воспоминания о том счастливом дне.

2

Я двинулся на юг, дорога покинула море и побежала меж гор, обсаженных оливами и апельсиновыми деревьями. Иногда, перемежаясь, они росли в одних тех же рощах. В Апулии таким же образом высаживают оливы и инжир. В этой части Калабрии едва ли не в каждой деревне хозяева выводят погулять черных свиней. Они привязывают веревку к задней ноге животного, и те роются в земле. Южные итальянцы высаживают вдоль дороги олеандры. Я часто проезжал мимо таких шпалер. Поскольку с малярией здесь покончили, деревья не представляют никакой опасности. Серо-бурые волы — их масть напомнила мне коров Джерси — тащили высоко Нагруженные повозки. Этим крупным, сильным животным недостает размаха рогов и величавости белых тосканских волов.

Земля здесь сейсмоопасная. Вряд ли найдется город, который в далеком или недавнем прошлом не пострадал бы от землетрясения. Милето состоит сейчас, по большей части, из одной длинной улицы возле руин. Древний город был разрушен в 1783 году, а потом и в 1905-м, и в 1908-м, но все же оптимизм людей, живущих буквально на вулкане, каждый раз заставлял тех, кто уцелел, возвращаться в родные места и начинать все заново. Сейчас труд, но представить, что Милето был любимой цитаделью Роджера Отвиля, местом, где он женился и где умер, городом, имевшим большое значение для норманнской Италии. В Милето останавливался на постой Ричард Львиное Сердце. Он держал путь в Мессину, где его ждал английский флот. Сохранилось несколько греческих колонн от храма, стоявшего на территории разрушенного аббатства. Некогда Ричард провел здесь ночь. Сейчас ничто не напоминает о роскоши прежних времен.

Роджер Говенден пишет, что, покинув Милето в сопровождении всего одного рыцаря, Ричард попытался украсть сокола из крестьянского дома и едва не был за это убит. Крестьяне набросились на него с тем, что попало им под руку. «Один из них вытащил нож и пошел на короля, и Ричард ударил его тупой стороной меча. Меч разлетелся на части, и тогда король забросал крестьян камнями. С большими трудностями ему удалось вырваться, и он добрался до аббатства Ле Баньяр». Должно быть, это аббатство Санта-Мария Баньяра, основанное Роджером Отвилем, а позднее разрушенное землетрясением.

Интересно, подумал я, где произошел этот нелепый эпизод? Зачем королю Англии понадобилось красть сокола? Ответ любопытен. Услышав крик птицы, Ричард немедленно бросился… но не красть, а спасать ее — в соответствии с английскими законами — от нелегальных владельцев. Он либо не знал, либо не подумал, что у норманнов ястребы и соколы принадлежат не только знати. В королевстве Сицилия их могли держать у себя даже крестьяне. Джозеф Стратт в своей книге «Спорт и развлечения английского народа» писал, что эти птицы являлись эмблемой аристократии, и простой человек мог попасть в тюрьму за то, что держал или скрывал их у себя в доме. Так что, возможно, услышав крик птицы, Ричард пришел к ней на помощь, как если бы это была женщина, находящаяся в опасности.

К югу от Россано дорога проходит мимо сжатого золотистого поля, затем поворачивает к побережью. Подъезжая к городу Джойя Тауро, я захотел (и не в первый раз) попробовать поселиться в какой-нибудь местной гостинице — просто чтобы узнать, так же ли она ужасна и неудобна, как в дни Гиссинга и Нормана Дугласа. Однако в оливковой роще, чуть в стороне от дороги, стоял восхитительный отель «Джолли». Мне дали номер, в алькове которого имелся письменный стол.

Я видел оливковые деревья в Греции и на Кипре, в Турции и на Ближнем Востоке, во многих местах Италии, но ни разу не встречал такие чудные и романтические рощи, как в этой части Калабрии — от равнины Эуфемии и до Джойя Тауро. Из своего окна я видел одну из самых красивых рощ, место, в котором, казалось, сосредоточилась вся романтика средиземноморского мира.

Среди немногих приезжих был хорошо одетый итальянец, в очках в роговой оправе. Я подумал, что он, возможно, солидный коммивояжер или чиновник «Касса». Оказалось, что ни то и ни другое. Он был ученым агрономом. Одиночество привлекло нас друг к другу, и после ужина мы разговорились. Серьезно глядя на меня сквозь толстые стекла очков, он сказал, что занимается внедрением импотентных самцов плодовой мушки на острове Капри.

Я постарался сохранить нейтральное выражение лица. Он объяснил: