Сначала эти знаки служили в основном для того, чтобы приободрить друг друга в минуты редких встреч. Потребность пообщаться, утешить и быть утешенным придавала значение каждому тихому слову и каждому взгляду.

Те первые знаки были просты: кулак – допрос, шмыганье носом – применение наркотиков; поднятые пальцы обозначали число встреч с соотечественниками, те же пальцы, но по-другому расположенные – уровень благополучия. Отряхивание бока означало голод, почесывание зада – Барродаха. Кивок же указывал на новости – непонятно, истинные или ложные.

Ягодицы у них часто чесались в те первые дни. Барродах, должно быть, все свое свободное время посвящал тому, чтобы выдумать новые пытки для своих подопечных.

Калеба, например, вынуждали смотреть кадры о разорении Шарванна и о том, как рифтеры используют его дом на острове в качестве учебной мишени. Он утешал себя тем, что это фикция – зачем бы Эсабиан стал возиться с Шарванном, не имеющим никакого стратегического значения?

Впрочем, чувство реальности у него совсем сбилось – и сон, и явь казались ему различными стадиями сна. Ярость, горе, отчаяние осаждали его, как стая воющих призраков. Но и они были нереальны; реальность предстала перед ним только раз, в Зале Слоновой Кости, где подруга его жизни погибла у него на глазах вслед за келлийским Архоном. Кровавые потоки залили пол, прежде чем бойня остановилась: Эсабиан ясно дал понять, что пощадил Калеба и еще шестерых членов Малого Совета не ради их достоинства, а просто потому, что с таким старьем не стоило связываться.

За этим снова последовало одиночное заключение, перемежаемое издевательствами Барродаха. Чтобы выдержать, Калеб строил в уме воображаемый дельтаплан, рейку за рейкой.

Он уже почти закончил сшивать полотнище, когда их снова доставили на «Кулак» и сказали, что отправят на Геенну.

Наконец-то их стали содержать вместе. Несмотря на все мытарства и на маячившую впереди Геенну, с ними снова был Геласаар, который с провидческой силой сказал им, как только они оказались в своей тесной камере – «Брендон жив».

Дождавшись, когда свет в камере пригасят на ночь, они наскоро переговорили.

«Гностор Давидия Джонс сказал однажды, что могущество символов заключается в их неоднозначности», – произнес Геласаар.

Падраик пробасил на своем родном икраини: «Ангус из Макаду заметила по этому поводу, что рука, охотно берущая меч, не способна ухватить символы, спрятанные за словами».

Матильда прошептала: «Святой Габриэль говорит, что слова были первым даром Телоса:

Пять пальцев на руке у Телоса,

И с первого из них слетело слово.

Доныне во вселенной эхо теплится,

Неслышное для гордого и злого».

Пальцев, слово, теплится, неслышное.

Все слегка переменили позу в знак понимания. С тех пор так и повелось: они начинали разговор на философскую или историческую тему, используя несколько языков, и в какой-то момент переходили к сути дела, подчеркивая отдельные слова движениями пальцев.

В ту ночь Геласаар поведал им, что начал обучать Анариса, и семь лучших умов Панархии выразили готовность помочь ему в этом – а после разговор с общего согласия перешел на пустяки.

Вот и теперь, пока Калеб пил свой каф, трое из них начали дискуссию. Новая цель придавала старикам подобие молодости и силы. Калеб, Мортан Кри и Иозефина Пераклес сидели молча, погруженные в раздумье.

Калеб думал о Теодрике шо-Гессинаве, который покончил с собой, чтобы не выдать коды Инфонетики. Что ж, он хотя бы погиб не напрасно, чего не скажешь о Казимире Даитре.

Что на него повлияло – лишение власти и привилегий, потеря имущества или просто тюрьма? Они никогда уже этого не узнают. Им известно одно: он утопился, сунув голову в унитаз.

– Меня всегда интриговали их дираж'у, – сказал Падраик. – Неужели должарианцы действительно верят, что судьбу человека можно связать узлом?

Калеб, отвлекшись от своих мыслей, взглянул на Карра. Теперь разговор примет чисто символический характер, и предметом его будет слегка выделенное слово «узел».

На этот решающий вопрос они до сих пор еще не ответили. Сказать врагам об Узле, охраняющем Геенну, или обречь корабль со всеми, кто находится на борту, на смерть? Калеб вздрогнул. Возможно, даже смерть предпочтительнее того, что ждет корабль, попавший в эту хаотическую гиперпространственную аномалию.

– Вера – понятие сложное, – отозвалась Матильда. – Разве мы верим в символы, которыми пользуемся для управления государством?

– В этом, возможно, и состоит разница между Должаром и Артелионом, – улыбнулся Геласаар. – Вряд ли Эсабиан мыслит в тех же понятиях, что и мы. Но его сын вырос среди нас.

– Так Анарис не верит, что Узлы способны определить его судьбу? – спросил Падраик. Мортан и Иозефина тоже заинтересовались разговором. Сейчас они без ведома своих тюремщиков обсуждали судьбу «Самеди» – жизнь и смерть всех, кто был на борту, находились в руках их необыкновенного трибунала.

– Если верит, – подал голос Мортан Кри, – то он недалеко ушел от своего отца.

– Возможно, при нашей следующей беседе, – сказал Геласаар, – я смогу выяснить, какую роль играют Узлы в жизни Анариса.

«Или в смерти», – подумал Калеб.

– Сделайте это, – пробасил Карр. – Интересно будет послушать, к какому выводу вы пришли.

Остальные закивали, соглашаясь. Панарх, в конечном счете, должен сам решить, жить или умереть Анарису – равно как и им всем.

«ГРОЗНЫЙ»

Гален Периат усердно склонился над бумагами, когда лейтенант-коммандер Тесслер вошел в кают-компанию для младших офицеров. И улыбнулся. Тесслер все равно не увидит его, если не заглянет через переборку в закуток Периата, а это вряд ли случится: Тесслер из тех, кто всегда старается занять лучшее место, а закуток таковым не назовешь.

Гален любил уединяться здесь, когда составлял сводки – только в этом углу он мог разложить свои бумаги без помех. Он задержал стилус над планшеткой, глядя на блестящую стальную окантовку переборки. Если сесть так, как он сейчас, эта окантовка отражает всю кают-компанию.

Тесслер подошел к автомату с кафом, побарабанил пальцами по столу и вышел. Дверь, закрывшись за ним, издала звук, подозрительно похожий на вздох облегчения.

Группка старших офицеров, держащихся особняком, выразила сходные эмоции. Один тихо сказал что-то, другой засмеялся. Они все время поглядывали в сторону двери, и Пернат догадался, что они кого-то ждут.

Через полминуты вошла лейтенант Танг – ее круглое лицо горело от волнения.

– Ушел хрен занудный? – осведомилась она.

– Только что – вынюхивал следы, – ответил Уль-Дерак.

– Пока он снимает стружку с какого-нибудь старшины или инспектирует гальюны, давайте-ка ближе к делу.